Основатель новой ханской династии Гираев, законный наследник Великого Улуса, известного в историографии как Золотая Орда – Хаджи Гирай – не сразу утвердился на престоле своих предков.
В первый же год своего ханства, в 1428-й, он проиграл сражение своему дальнему родственнику и одновременно сопернику – хану Улу-Мухаммеду – и вынужден был уйти в Литву. Спустя некоторое время, а именно в 1433 году, с помощью литовских войск он снова занимает ханский престол в городе Къырыме. Забегая вперед, отметим, что и в этот раз его власть будет недолгой: в 1434 году он вторично покинет Крым. Но именно эти два года его правления будут отмечены яркими событиями и переменами в региональной политике Крымского улуса-юрта. Следовательно, о них и пойдет речь.
Итак, с первых же дней своего вторичного ханства Хаджи Гирай стремился к объединению под своей властью ближайших соседей: Мангупа и генуэзских факторий. Это не входило в планы представителей Генуэзской республики в Кафе, как в те времена называли Кефе. И если последние не шли на контакт с крымским монархом, то князь Мангупа Алексей признал верховную власть хана. Он и ранее был в дружеских отношениях с наместниками Крымского улуса.
Взамен Хаджи Гирай помог Алексею наладить морскую торговлю через единственный порт княжества – Каламиту, позже известную как Инкерман. Это не понравилось кафинцам. Ведь они на протяжении столетий сохраняли монополию на черноморскую торговлю и терпеть конкуренцию не были намерены. Кафа попыталась вступить в противостояние с новым правителем Крымского улуса-юрта.
Точнее будет сказать, что не сама Кафа, а ее правители – генуэзские консулы, потому как подавляющее большинство населения города составляли не генуэзцы, а крымские татары. Почти все торговые дела велись на крымскотатарском языке. На базаре, в городских лавках и конторах – всюду звучала татарская речь. Ее слышно было особенно в гавани, где все рабочие суден были крымские татары, а по близости городского порта располагался целый квартал (via di camalia). Прекрасно владели крымскотатарским языком генуэзские чиновники и купцы. Словом, если Кафа административно и политически считалась генуэзским владением, то в жизненном и фактическом отношениях она была крымскотатарским городом.
И все же какие-либо изменения в политике полуострова пугали этот богатый и процветающий город.
В 1433 году сближение Хаджи Гирая с княжеством Мангуп насторожило консула Кафы Батиста де Форнари. Он шлет в Геную тревожные послания и жалобы. Дело в том, что до консула дошли известия, что Хаджи Гирай обещал князю поддержку деньгами и войском в случае, если тот присоединит к своим владением Чембало (ныне Балаклаву), находившуюся в сфере влияния генуэзцев.
Чембало была маленькой факторией, преимущественно населенной греческими рыбаками, которые уже давно тяготились генуэзскими законами и порядками, ограничивавшими их в рыбном промысле, поэтому нетрудно было князю Алексею выбить из крепости слабый гарнизон генуэзцев. Поздней осенью 1433 года Чембало перешло под руководство мангупского князя и крымского хана.
В митрополии среди купечества и моряков возросло сильное негодование. Они требовали от дожа Адорно и Сената наказания виновных и восстановления в Хазарии (так именовали Крымский полуостров западные географы и мореплаватели в XIV веке) престижа генуэзского знамени. Знаменитый банк Св. Георгия в Генуе ссудил необходимые денежные средства для снаряжения эскадры из двадцати галер с шестью тысячами лучших морских и сухопутных войск. Военачальником назначили генуэзского полководца Карло Ломеллино. Эскадра из Генуи отправилась в путь в начале марта 1434 года.
Вот как об этих событиях писал в своем дневнике очевидец – падуанский летописец XV века Андреа Гатари. К слову, его дневник был обнаружен в архиве Базельского церковного собора в 1885 году швейцарским палеографом Вакернагелем. Он издал его на немецком языке. А в 1903 году уже генуэзский историк Коджиола выпустил дневник Гатари в подлинном тексте с комментариями. На следующий год профессор Манфрони переиздал его со своими примечаниями. Итак, слово очевидцу:
«… В субботу 12 июня собран был военный совет. В понедельник 14 июня было объявлено войскам, что они идут на Солхат (Sorgati). Все дружно собрались и направились к городским воротам Латинборго (квартал в Кафе, населенный латинянами) и остановились там в ожидании своего начальника.
Накануне 13 июня был послан в Солхат один парламентер для мирных переговоров, но в полумиле расстояния от городских ворот его убили. Между тем пришел начальник и, встретив все войско, собранное за воротами, произвел ему смотр и учение и приказал всем вернуться в город и стать за стенами. Солдаты повиновались, сняли с себя оружие и наполнили собой все прилегающие к воротам улицы.
Утром 22 июня все войско построилось в боевой порядок. При звуках труб солдаты тронулись, кто пешком, кто на возах, на которых нагружено было все оружие, самострелы, запасы дротиков, латы, лестницы, бомбарды (пушки) и прочие необходимые вещи. Войско прошло таким образом около 2-х миль и остановилось в ожидании своего начальника. Он отправился из города с 60-тью всадниками и тремя развернутыми знаменами. Первое принадлежало генуэзской общине, второе – герцогу, третье – начальнику. При выступлении из ворот Латинборга знаменосец генуэзской республики сломал древко своего штандарта. Ему тотчас же вручили другое знамя, после чего все поскакали, чтобы соединиться с ожидавшим на дороге войском. Увидав начальника, все войско общим голосом воскликнуло: «вперед!» Нужно заметить, что вследствие летнего зноя солдаты положили свое оружие, а также самострелы на повозки так, что все шли налегке, как на какой-нибудь праздник, и все в такой обстановке стремились к Солхату. Пройдя десять миль, войско достигло уже местности, отстоявшей на пять миль от Солхата и называвшейся Кастадзоной (Карагоз). Здесь, на вершине холма, неожиданно показались пять всадников – татар. Увидев это, передовой отряд из трехсот человек, состоявший из судовых офицеров и других начальников, соскочил с лошадей и оказался без всякого оружия. Вскоре эти пятеро татар скрылись из виду, но вдруг показались другие десять, которые начали пускать в шедших стрелы из своих луков. Тут генуэзцы переполошились. Около двухсот верховых рассыпались. Остальные, безоружные, и многие уже раненые под дождем стрел бросились в бегство. Татары их преследовали и рубили. Войско, которое шло по дороге, не отдавая себе отчета в том, что происходило, вообразило, что имеет пред собой громадное число неприятеля. Не заботясь о том, чтобы взять с повозок оружие и самострелы, первые ряды также побежали в беспорядке. Между тем татар могло быть всего около 5 тысяч, в то время как генуэзского войска было до 8 тысяч, и оно в бегстве все забыло: и повозки, и оружие. Татары преследовали их до половины дороги, и если бы не наступила ночь, не спасся бы ни один человек. Очень немногочисленное количество спаслось от смерти бегством в Кафу. Многие, не будучи в состоянии укрыться от ударов татар, прятались среди трупов, претворяясь мертвыми. Когда настала ночь, они поднялись и побежали в город, но из этих уцелевших людей очень мало было таких, которые не получили менее трех ран, кто от стрелы, кто от меча, кто от копья…»
22 июня 1434 года генуэзцы проиграли так и не начавшееся сражение крымским аскерам. Очевидно, Ломеллино скрывал от Хаджи Гирая свои планы идти на Солхат, а точнее город Къырым. Он принял меры предосторожности, преследуя цель внезапно напасть на ханскую столицу и окружить ее. Но он не учел, что в самой Кафе проживало немало сторонников Хаджи Гирая, которые предупредили хана об опасности.
Фактически именно с этого времени Кафа становится данницей первого Гирая и его потомков.
Как писали генуэзский историк Амедео Винья, а позже историк, директор Феодосийского музея древностей Людвиг Колли, неудача генуэзцев в Крыму произвела на ее правительство и население Генуи удручающее впечатление. И не только Генуя, но и весь Запад почувствовал при этом печальном известии сильнейшее сотрясение. Близость такого предприимчивого соседа, каким был Хаджи Гирай хан, заставила консула и его приближенных подумать о средствах предупреждения всякого даже малейшего замысла против Кафы со стороны крымских татар. Поэтому кафинские правители, по совету митрополии и протекторов банка Св. Георгия, должны были изменить ход своей политики с Хаджи Гираем и постараться вести с ним самые дружеские и предупредительные отношения. Избегая по возможности всякого с ним недоразумения, идя навстречу его желаниям и уступая ему в его частых притязаниях, и в знак своей дружбы преподносили ему подарки.
В свою очередь Хаджи Гирай стал широко пользоваться услугами генуэзского купеческого флота. Благодаря этим услугам Кафа могла довольно беспечно существовать и продолжать пользоваться своими торговыми сношениями с азиатскими и кавказскими рынками.
Но как бы там ни было, а страх перед великим ханом Великого Улуса Хаджи Гираем еще долго, но скрытно, царил в Кафе. И даже после того, как в 1434 году Хаджи Гирай проиграл сражение внуку Тохтамыша – Сеиду-Ахмеду и снова ушел в Литву, Кафа не забывала ежегодно уплачивать дань ханской администрации. Дело в том, что после неудачного похода Ломеллино в городе отныне постоянно находился ханский представитель, который собирал часть доходов от таможенных пошлин в пользу ханской казны. Кроме этого, в Кафу постоянно приезжали родственники Хаджи Гирая. Так, известно, что два года подряд, в 1454-м и 1455-м годах, сюда приезжала мать крымского хана. Консул Гримальди встречал почтенную даму с почестями, полагавшимися ее высокому статусу. Неоднократно в Кафу наведывались и сыновья крымского правителя. Здесь они могли останавливаться на месяц и даже более. Особым дружеским расположением пользовался шестой сын хана Менгли. Это позволяет сделать вывод, что Кафа была в распоряжении Хаджи Гирая без всякого захвата. Тем более что большинство населения ее составляли крымские татары – ханские поданные.
Гульнара АБДУЛАЕВА
