Avdet продолжает публикацию повести Тимура Пулата «Скажи смерти: Нет», рассказывающей о последних днях жизни известного крымского общественно-политического деятеля, первого председателя правительства Крымской Народной Республики, организатора I Курултая крымскотатарского народа, первого муфтия Крыма, Литвы, Польши и Белоруссии Номана Челебиджихана. Как известно, он был зверски убит большевиками 23 февраля 1918 года. Писатель, мастерски используя различные языковые средства, передает внутреннее состояние крымскотатарского лидера, раскрывая его душевные качества, высокую нравственность и интеллект. В повести задействованы реальные исторические личности того периода, описаны действительные события.
Ранее Avdet публиковал перевод известного рассказа «Къарылгъачлар дуасы» Тимура Пулата.
Продолжение, начало в № 37
IV
Челебиджихан въехал в Акьмесджит со стороны Воронцовского сада, спешился и повел за собой изможденную дорогой лошадь, которая часто обнюхивала его спину, никак не привыкнув к новому хозяину.
Оранжерея, прилегающая к имению самого богатого жителя города Крымтаева, была гордостью хозяина, который часто водил туда гостей полюбоваться обилием редких для здешних мест цветов и цветущих кустарников. Все многоцветье Крыма было замешено с экзотикой из Японии, Индии, Китая, Африки.
Не менее привлекательным был и сам сад, где деревья и кустарники, окруженные оградой из туфового камня и гранита, соревновались между собой красотой цветущих крон, причудливым изгибом стволов, сплетенных так, что по ним можно было, изучать различные геометрические фигуры, чем также гордился экстравагантный хозяин.
Еще не подойдя вплотную к Воронцовскому саду, Номан почувствовал резкий запах гари. В саду слышался звон пил и стук топоров, а на полянах, где были срублены вечнозеленые деревья, горели костры: вокруг них грелись шумные красноармейцы в серых шинелях. По оранжерее, где еще недавно толпами бродили горожане, чтобы запечатлеть момент цветения лотоса, что случалось по слухам лишь раз в году, бродили гвардейские кони, выбивая копытами из-под снега траву и стебли увядших цветов.
Через разбитую ограду Номан разглядел всю панораму трехэтажного особняка, куда Челебиджихан был приглашен не раз гостеприимным хозяином. Сейчас перед его глазами предстала картина полной разрухи и разграбленного дома. Две мраморные фигуры львов, лежавших по бокам здания, как хранители рода и семьи, были изувечены то ли топором, то ли кувалдой, а на фонтанах разбиты гранитные чаши, хотя вода из них продолжала вытекать ржавыми струями, растекаясь лужами вокруг особняка.
По тому, как у главного входа в особняк переминались с ноги на ногу два солдата, Номан понял, что в имении Крымтаева расположился штаб новой власти.
В самый первый свой визит сюда идеи Номана были поддержаны хозяином дома. Крымтаев согласился финансировать издание двух новых газет «Миллет» для крымскотатарских читателей и «Голос татар» – для русских.
Крымтаев сочувствовал всем начинаниям Челебиджихана – оплачивал приезд и проживание в гостинице делегатов Курултая со всех концов Крыма. И хотя Крымтаев сторонился политики, пришел послушать баталии делегатов в зале Диван-Али ханского дворца в Бахчисарае.
«И для меня, возможно, начнется новая жизнь, – любил повторять он – Жаль, Номан, что ты не появился со своими идеями и способностями организатора лет тридцать назад… И моя жизнь пошла бы по иному руслу».
Номан спрыгнул с лошади и решил пойти стороной, обогнув территорию сада и имения, но едва он сделал несколько шагов, как навстречу вышли из проема в стене три красноармейца.
– Эй, татарин! – окликнули Номана. И, подойдя к нему, стали осматривать и похлопывать лошадь по крупу.
– Жаль, что кляча тощая, – сказал один из них, – На мясо не годится… Зато может первозить трупы до рва… Татарин, именем революции лошадь конфискована! – и направил в сторону Номана штык…
Двое других выдернули из его рук поводья, лошадь заржала и подняла передние копыта.
Номан молча смотрел, как они уводят собственность Веиса Аджи, предупредившего Челебиджихана о разбойниках, орудующих на дорогах. Эти конокрады оказались пострашнее – разбой они мотивировали не личными нуждами, а нуждами революции, обосновав грабеж новой идеологией.
«Ничего, – подумал Номан, – Я ведь еще не забыл навыки торпанчи , словлю для имама лучшего степняка…» – подумал и усмехнулся с горечью, не слишком ли уверен, что вернется в родную степь?.. И, чтобы отогнать мрачные мысли и предчувствия, стал вспоминать хлебосольного хозяина имения – Крымтаева.
Шестидесятилетний, еще крепкий на вид, полный энергии и идей Крымтаев никогда не распространялся о своей национальной принадлежности, даже когда становился откровенным и говорливым, выпив любимого французского коньяка. Все, кто знал его по торговым делам и кто бывал у него в гостях, были уверены: Крымтаев – караим либо крымчак.
Этих предположений с тремя неизвестными было достаточно, чтобы являться к нему в имение по первому приглашению, ибо Крымтаев магически, без всяких вопросов и предположений располагал к себе веселым нравом и неисслякаемым юмором.
Видя, что первые номера новых газет раскупаются, к деньгам Крымтаева немного денег добавил и тесть Сеид Аджи.
У торговых людей был свой резон в победе крымской революции и независимости полуострова. Долгие годы они изнывали от непомерных налогов, взяток на таможне, поборов жандармов, от нечестной конкуренции московских, петербургских, казанских дельцов-фабрикантов и заводчиков, а то и просто отъема в пользу царских чиновников капитала и имущества.
«Где сейчас Крымтаев и его многочисленная семья? – тревожно подумал Номан. – Имение конфисковано в пользу революции, а сам он, наверняка, в тюрьме ждет приговора… И повезут его труп на кляче Веиса Аджи и бросят в общую яму…»
Думая о судьбе Крымтаева, Челебиджихан не заметил, как уже шагал по городской улице, пренебрегая опасностью. Откуда-то донеслись пулеметные очереди и два одиночных ружейных выстрела в ответ…
Оглушенный этим шумом, Номан остановился у фонарного столба и стал читать грозный приказ:
«Всем бывшим военнослужащим царской и Белой армий и членам их семей, а также татарским активистам Курултая приказано в двухдневный срок зарегистрироваться в районных ревкомах с указанием фамилии, звания, адреса проживания. За уклонение от регистрации – расстрел. Оперуполномоченная ЦИК большевиков – Розалия Землячка. Председатель Крымского губкома большевиков – Юрий Гавен».
«Им важен адрес. Туда и явятся с арестом», – догадался Номан об истинной цели приказа.
И как бы в подтверждении его мрачной догадки из соседнего дома вытолкнули на улицу мужчину с обезумевшими глазами и завязанными за спиной руками. Пока два красноармейца толкали его прикладами вперед, арестованный, как рыба, выброшенная на берег, широко открывал рот и со свистом глотал воздух…
По одной стороне улицы маршировали строем бойцы-красноармейцы, во всю глотку распевая «Интернационал». А по другой, как бы насмехаясь над их рабской покорностью, в развалку, одетые кто во что горазд, опоясанные пулеметными лентами казаки в мохнатых папахах, для которых революция была вольницей, вне законов и правил. Время от времени выкрикивали: «Слава батьке Махно!»
Из этих противоположностей железной армейской дисциплины, своеволия и анархии Номан понял общую картину и общий смысл происходящего.
То ли сдвиг луны, то ли планеты, выстроившиеся в цепочку, нарушили привычный плавный ход времени. Время как бы вырвалось из естественного своего хода, взбесилось, взбунтовалось, рождая, как в десятибалльный шторм, один бунт за другим, восстание за восстанием, сменяя одну кровопролитную войну другой, ломая планы, надежды, устремления – и все за какие-то четыре-пять месяцев…
Именно столько времени отвела история Челебиджихану и его сподвижникам для завершения главного дела своей жизни – построения независимого Крыма. Ибо никто – ни царь, ни бог и ни герой – как поется в красноармейской песне, не мог уложиться в такой срок – взбунтовавшееся время ускользало, и никто и ничто не могло его успокоить, пока оно само не усмирится, захлебнувшись в море крови…
За оградой некогда многошумного городского рынка Челебиджихан заметил слегка присыпанные песком и мусором трупы, от них шел густой, серный, сладкий запах. Такой же запах Номан почувствовал возле Воронцовского сада, вблизи имения Крымтаева…
Торопливо миновав рынок, Челебиджихан сбавил шаг недалеко от здания, еще недавно называвшегося Народным домом – штаб-квартирой различных партий – кадетской, социал-демократической, большевистской, рабочей: они расцвели буйным цветом в эти последние четыре-пять месяцев в Крыму. Почти во всем их программы были похожи на Петроградские партии с подобными названиями, с незначительными поправками на местную специфику.
Сейчас же перед взглядом Номана предстало изрядно обветшалое и разрушенное здание с отверстиями от пуль и снарядов из-за недавних жестоких баталий.
Судя по сосредоточенным лицам красноармейцев возле сохранившегося левого крыла Народного дома, здесь размещался ревком Акьмедсжита.
Из-за Народного дома между Челебиджиханом и Джафером Сейдаметом и вышел наружу долго тлевший серьезный конфликт, который назревал исподволь, незамеченный даже самыми проницательными членами Курултая, такими, как Али Боданинский, не только активно готовивший Курултай, но и принявший руководство его Президиумом. Будучи наставником Номана, помогал тому советами в многотрудном деле главы национального правительства.
Сейдамет – прагматичный до мозга и костей, скрытный, не высказывающий свое мнение наперед и ждущий всегда удобного момента для достижения цели, посчитал, что разгоревшийся спор вокруг Народного дома – удобный случай, чтобы переманить большинство Курултая на свою сторону.
В Номане же рассудительность и хладнокровие политика странным образом уживалось с эмоциональностью, импульсивностью творческой натуры, приводящей его к навязчивой идее, с которой он должен был идти до конца, отвергая доводы разума.
После создания правительства, Челебиджихан решил разместить членов Директории в Народном доме, выдворив оттуда все другие партии. Здание, построенное со вкусом, с архитектурными изысками, виделось ему не просто месторасположением правительства, а неким символом, историческим знаком того, как для крымскотататарского народа началась новая эра, наподобие того, как ханский дворец в Бахчисарае символизировал на протяжении столетий незыблемость и мощь династии.
Сейдамет, никогда особенно не отличавшийся демократизмом и терпимостью к другим родившимся на революционной волне партиям, вдруг воспротивился, заявив во время дебатов в Курултае, что Челебиджихан, говоря о монополии на Народный дом, нарушает Конституцию, утверждающую многопартийность в Крыму, свободные выборы и равенство всех партий. Выселенные же из Народного дома воспримут это как диктаторские замашки «Милли Фирка» и Курултая на единоличное правление на полуострове. Сделавшись злейшими врагами правительства Челебиджихана, партии объединятся в борьбе с Курултаем с риском гражданской войны…
Сейдамет, пытаясь переубедить Челебиджихана, не принимал во внимание свойство его поэтической натуры, хотя и близко дружил с Номаном еще со студенческих лет, a именно, стоять до конца на своем, если идея увлекает и не дает покоя, невзирая на любые доводы окружающий, их трезвое суждение.
Челебиджихан, продолжая настаивать на своем, словно грезил этим: объявление Народного дома Домом правительства означало для него гораздо больше, чем овладение кабинетами и письменными столами, оно означало символ власти, подводившую красную черту под многолетним усилием крымских татар к свободе. С неистовым рвением Номан заявлял соратникам, что если понадобится – готов с помощью мусульманских эскадронов закрепиться в будущем Доме Директории. Эту крамольную мысль ему внушал, ища в этом собственную выгоду, первый коммунист в Крыму – Фердавс, приводя в пример, как в Москве и Петербурге революционные большевики не церемонятся с вооруженным захватом дворов и зданий для ревкомов. Леворадикал Фердавс, желая объединить своих сторонников в Курултае с центристами Челебиджихана, действовал по испытанному большевиками принципу: «Сначала устроим заварушку, а там видно будет…», что означало: далекие раскаты революционного грома из Петербурга не пощадят не только врагов, но и союзников Челебиджихана, надо лишь выиграть время.
Но Сейдамет стойко стоял на своем и, видя, что число его сторонников в Курултае и среди комиссаров растет, Номан согласился вернуться к теме Народного дома в более благоприятный момент.
В отличие от Челебиджихана, для которого власть олицетворяла служение землякам, и пусть порой, делая ошибки из-за молодости и неопытности – ведь в кои века такая власть давалась судьбой крымскому татарину? Сейдамет – тихий поначалу, незаметный карьерист развернулся во всю мощь своих амбиций, властолюбия, когда понял, что события в России надвигаются так быстро, сменяя друг друга, что дух захватывает. Открывается дорога к самоутверждению, к власти, которая манит и обещает…
Но ни Челебиджихан, ни Сейдамет, ни их соратники не знали, что история зачастую лишь дразнит посулами, неожиданно сворачивает не туда, куда бы хотелось, насмехаясь над надеждами, которые сама же породила, заставляя порой менять идеи и лозунги тех, кто поверил в фортуну.
Так и Челебиджихан за короткий срок вынужден был под давлением обстоятельств и жарких споров со сторонниками Сейдамета несколько раз менять свои лозунги и идеи, чтобы сохранить единство Курултая. Он мучительно искал компромисс и примирение с несогласными, даже предлагая ввести в правительство кроме представителей коренного народа и, также членов собрания народных представителей и даже большевиков.
Но и эта идея не была принята сторонниками Сейдамета, решившего отныне отвергать любые новации Челебиджихана, видя, как тот мечется, растерян, совершает ошибки.
Сейдамет, переманивший на свою сторону большинство Курултая, решил дать Челебиджихану последний бой, зная, что его давний друг не будет интриговать, обещать невыполнимое, лгать для того, чтобы сохранить за собой власть. Расчет был верный. Ради единства Курултая и правительства, а главное – для сохранения надежды на свободу крымских татар, Челебиджихан подал в отставку и уехал в степную тишь, в Буюк-Сонак..
.
А десять дней спустя большевики Фердавса, призвав на подмогу севастопольских моряков, разогнали Курултай и правительство Крыма…
И вот теперь, вернувшись в разоренный Акьмесджит, город как будто перевернутый вверх дном, Номан оказался неподалеку от типографии, еще недавно печатавшей часть тиража газеты «Миллет» и «Голос татар», в типографии Спиро, знаменитой тем, что в 1881 году выпустила в свет книгу Исмаил-бея Гаспринского «Русское мусульманство», ставшую популярной среди тюркоязычных читателей.
Номан еще издали заметил, что у дверей типографии стоял, переминаясь с ноги на ногу от холода, постовой-красноармеец. А невдалеке от здания мелькнула фигура знакомого охранника Велиджана. Многолетний служащий, видимо, пришел убедиться в сохранности имущества типографии.
Заметив Челебиджихана, Велиджан побежал ему навстречу, путаясь в своих красных шароварах.
– Хазрат, что делается, что делается? – восклицал Велиджан. – Видите, я изгнан этим чужаком с места своей многолетней службы, – кивнул он с отчаянием в сторону красноармейца… – Вы ведь свидетель, – продолжал изливать он переполненную впечатлениями душу, – Никто никогда не смел вынести без разрешения хоть один экземпляр ваших газет… А теперь выходит, все зарар-зевал …
И только теперь заметив, как измотан дорогой хазрат, Велиджан умолк, прижав к губам ладонь.
– На вас лица нет… Пожалуйте ко мне в дом, я недалеко живу. Слава Аллаху, мой дом пока не опечатан, жена моя и дочери живы-здоровы…
Велиджан от волнения, забыв о такте, несколько фамильярно обнял Челебиджихана за плечи, и они зашагали мимо наполовину вырубленного для топки сквера, отчего дорога к дому Велиджана показалась короче…
V
Едва мужчины сели за стол, жена Велиджана уже несла кофе и, смущаясь от присутствия в доме такого гостя, подала голос, чтобы не казаться до неприличия неразговорчивой:
– Дочерей, хазрат, мы отправили далеко, в степную деревню к родичам…
– Да, да, – с готовностью подхватил ее слова Велиджан. – Время такое… Наших девушек бравые солдаты задерживают под предлогом проверки документов… бывают случаи изнасилования. Вам ли говорить, какое это горе для мусульманской семьи…
После эмоционального монолога хозяин дома перешел на шепот, оглядывая потолок и стены, боясь, как бы кто не подслушал:
– Знаете, Джафер Сейдамет перед самым падением Акьмесджита бежал…
Чтобы не выдать волнения от услышанного, Челебиджихан машинально спросил:
– Куда – известно..?
– Одному Аллаху известно. В Турцию или в Румынию – другого пути нет. И знаете, новая власть, которую поначалу крымские татары приняли, как защитников от белых войск царя, то бишь большевиков, приказала под страхом смерти сообщать о местонахождении Сейдамета. Ищут повсюду, врываются в дома… Рассказывают, что люди Фердавса выдали несколько родственников Джафера, их или расстреляли, или еще держат под арестом как заложников. Требуют, чтобы те выдали, где скрывается беглец. – В знак особого доверия Велиджан прижал холодной ладонью руку Челебиджихана. – И вам советую, хазрат, куда-нибудь уехать, скрыться, пока вокруг неразбериха, зив-чув …
Отпив последний глоток кофе, Номан, обдумывая сказанное Велиджаном, медленно положил чашку на стол, сказал:
– Я должен разделить участь со своими сторонниками… Какая бы она ни была…
– Да, я знаю, – печально молвил Велиджан, хотя и был не согласен с доводами гостя. – Вы никогда не говорите пустое… Это я понял, читая ваши выступления на Курултае…
Челебиджихан решил не развивать эту тему из-за горечи воспоминаний и промолчал в ответ.
Велиджан, уловив настроение гостя, тоже деликатно промолчал. И в наступившей тишине показалось, что те, кто стучит в ворота дома, пытаются взломать их.
Велиджан испуганно вздрогнул и кивнул жене: мол, открой…
В комнату в сопровождении двух красноармейцев вошел с каким-то пакетом молодой кучерявый краснощекий человек, по первым словам которого Номан определили, что говор его – орта елакъ , выдает в нем уроженца средней части Крыма. Феску он сменил, повинуясь революционной моде, на фуражку и, едва ступив через порог, встретившись глазами снял головной убор и стал мять его в руке, пытаясь скороговоркой что-то объяснить.
– Татарин, говори по-русски. Черт вас поймет, – сделал строгое замечание один из сопровождавших военных.
Чтобы сбить с него спесь, Номан заметил:
– У нас в Крыму два государственных языка – крымскотатарский русский…
– Революционная власть отменила все ваши законы, – возразил суровый стражник, щелкая для убедительности пальцами.
Посыльный больше не раскрывал рта, протянул пакет Челебиджихану.
Тот молча открыл пакет и пробежал глазами содержимое – повестку с приказом муфтию срочно прибыть в Севастополь для допроса к руководителю Таврического губкома Ю.П. Гавену.
«Значит, следили за мной с самого Джанкоя», – мелькнула догадка у Номана.
Посчитав, что вопросы со стороны Челебиджихана излишни, все трое повернулись и покинули дом.
– Я поеду с вами, – решительно заявил Велиджан, удивляясь тому, что не заметил на лице Челебиждихана ни беспокойства, ни даже слабого волнения.
– Мои сопровождающие – те двое с оружием. Ждут у дома, – продолжал сохранять спокойствие Номан. – Тебе не стоит рисковать… Люди Фердавса могут обвинить тебя в том, что ты все эти дни укрывал меня в своем доме. Как пособника… Чтобы выслужиться перед новой властью, наши крымские готовы обвинить брат брата в самых фантастических преступлениях.
Они вышли из дома, думая, что сопровождающие с оружием ждут Номана на крыльце, чтобы этапировать его в Севастополь под конвоем на машине. И удивились, не обнаружив никого у дома.
Пока Челебиджихан и гостеприимный хозяин недоумевали, где-то неподалеку воздух разорвала резкая пулеметная очередь, истошные крики. Охранники инстинктивно побежали выяснять, в чем дело и что за крики.
Номан и Велиджан постояли у крыльца, ожидая их возвращения. Чтобы прервать тягостные минуты расставания, Велиджан проворчал:
– Кругом бардак, неразбериха… Хорошо, если ваших сопровождающих сразил пулемет… Самое время вам не в Севастополь, а в Турцию, хазрат. Сам Аллах открыл вам безопасный путь…
Чтобы Велиджан не вздумал сопровождать его на допрос, Челебиджихан, озадаченный не меньше хозяина дома отсутствием охранников, сказал, чтобы успокоить его:
– Подумаю и решу куда, и обязательно сообщу тебе.
– В Турцию, Турцию, – с маниакальной настойчивостью повторял Велиджан. – Когда барон Врангель прогонит из Крыма красную заразу, Вы, хазрат, вернетесь… Мы будем молиться и ждать…
Продолжение следует…