Россия глазами француза [Гульнара Абдулаева]

«Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы не был принятый там образ правления… Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране». Такое заявление прогремело как гром среди ясного неба в книге известного французского литератора маркиза де Кюстина, посетившего Россию в 1839 году.
 
Николай I в ярости швырнул книгу на пол со словами: «Моя вина: зачем я говорил с этим негодяем!». Конечно, ведь он ожидал хвалебные оды прославляющие Россию, и вполне резонно полагал, что в благодарность о хорошем приеме французский литератор прославит Россию. Но все вышло иначе. «Неблагодарный путешественник» описал Россию как: страну варваров и рабов, всеобщего страха и бюрократической тирании. Книга явилась жесточайшим и безапелляционным приговором русскому самодержавию. Откровения и ласки императора, любезность русского двора не произвели впечатления на Кюстина. Неприкрытые факты были на лицо, и автор не мог обойти их вниманием. Как и следовал ожидать, упоминание о книге было запрещено, а книготорговцам был дан указ, немедленно вернуть все экземпляры за границу. Но книга уже была и запреты, ни к чему не привели. 
А началось все с того, что в 1839 году, император Николай I лично пригласил маркиза в Россию. И как видно очень об этом пожалел. 
К тому времени маркиз де Кюстин был широко известной личностью. Он зарекомендовал себя как хороший писатель и наблюдательный путешественник, который с 21 года объездил Англию, Шотландию, Швейцарию, Калабрию, Испанию. Его книги пользовались большим успехом, а последняя работа об Испании вообще была признана лучшей в плане описания Иберийского полуострова. Он был желанным гостем парижского салона мадам Рекомье, где встречался с Тургеневым, Выземским, Гречем и другими русскими. 
А между тем отношения между Францией и Россией оставались натянутыми. Николай не признавал «короля баррикад» Луи-Филиппа, а французское общественное мнение не могло примириться со зверствами русских во время подавления польского восстания в 1831 году. Репутация Николая, да и вообще русского самодержавия, казалось безнадежно подорванной в Европе. И для ее восстановления император видел в необходимости «пропеть себе самому хвалебный гимн, и притом непременно на французском языке, в назидание Европе» [Тарле Е. Самодержавие Николая I…Киев 1924].
Такие попытки уже предпринимались русскими, но они не имели успеха. А с приездом Кюстина – известного литератора, уже зарекомендовавшего себя в европейском обществе, открывался, как казалось, единственный и идеальный случай устами самого иностранца прославить Россию. Конечно, на это и надеялся Николай, когда оказывал особые почести наблюдательному французу. Однако эффект оказался совершенно обратным. Уже с третьей главы мемуаров Кюстина о Николаевской России видно легкое разочарование наблюдательного француза: «При взгляде с Невы набережные Петербурга очень величественны и красивы. Но стоит только ступить на землю и сразу убеждаешься, что набережные эти вымощены плохим, неровным булыжником, столь неказистым на вид и столь неудобным как для пешеходов, так и для езды. Впрочем, здесь любят все показное, все, что блестит: золоченые шпицы соборов, которые тонки, как громоотводы; портики, фундаменты коих почти исчезают под водой; площади, украшенные колоннами, которые теряются среди окружающих их пустынных пространств; античные статуи, своим обликом резко контрастирующие с особенностями почвы, окраски неба, суровым климатом, с внешностью, одеждой и образом жизни людей, что кажутся героями, взятыми в плен далекими, чуждыми врагами». 
Большое впечатление произвело на Кюстина крепостное право в России, о котором он пишет с презрительностью: «Во многих частях империи крестьяне верят, что они являются принадлежностью земли. Состояние это кажется им естественным, так как они не дают себе труда подумать над тем, может ли один человек быть свободнее другого».
Интересные замечания маркиз делает далее: «Я замечаю, что меня здесь боятся, потому что знают, что я пишу согласно своих убеждений… 
Вероятно, именно в силу этих соображений русские оказывают мне повсюду слишком много внимания, но эта внешняя предупредительность не может скрыть их затаенных опасений. Я не знаю еще, расскажу ли об их стране все то, что думаю. Одно лишь знаю, что они совершенно правы, когда боятся именно того, что я расскажу всю правду.
У русских есть лишь названия всего, но ничего нет в действительности. Россия – страна фасадов… Я не могу забыть о путешествии Екатерины в Крым и о бутафорских фасадах деревянных изб, устроенных на известном расстоянии друг от друга из раскрашенных досок и полотна, чтобы показать торжествующей монархине, как под ее эгидой пустыни заселились народом. Такие же помыслы владеют умами русских и по сие время. Каждый старается замаскировать перед глазами властелина плохое и выставить на показ хорошее. Это какой-то перманентный заговор беззастенчивой лести, заговор против истины с единственной целью доставить удовольствие тому, кто, по их мнению, желает блага для всех и это благо творит…
Внутренний вид жилищ так же печален, потому что, несмотря на роскошь передних покоев, предназначенных для приема гостей и обставленных в английском стиле, отовсюду из темных углов выглядывает домашняя грязь и глубочайший беспорядок. Предмет обстановки, которым меньше всего пользуются в русском доме, это кровать…Сегодня утром я был с визитом у одного князя. Он так серьезно болен, что не покидает ложе, и тем не менее у него нет постели, то есть того, что подразумевается под этим названием в цивилизованных странах. Он проводит ночи на деревянной скамье, покрытой ковром и несколькими подушками. И в данном случае дело объясняется вовсе не причудой старика. Иногда можно увидеть парадную постель – предмет роскоши, который показывают из уважения к европейским обычаям, но которым никогда не пользуются.
Русские распространяют вокруг себя довольно неприятный запах, дающий о себе знать даже на расстоянии. От светских людей пахнет уксусом, от простонародья – кислой капустой, луком и старой дубленой кожей. 
Из всех виденных мною женщин простого класса ни одна не показалась мне красивой, а большинство из них отличаются исключительным безобразием и отталкивающей нечистоплотностью. 
Русские всех званий до такой степени изощрены в искусстве лицемерия, они лгут с таким невинным и искренним видом, что положительно приводят меня в ужас. Все сводится здесь к одному единственному чувству – к страху. В России страх заменяет, вернее, парализует мысль. Когда чувство страха господствует безраздельно, оно способно создать только видимость цивилизации. Где нет свободы, там нет души и правды. Россия – тело без жизни, или, вернее, колосс, живущий только головой: все члены его, лишенные силы, постепенно отмирают. Право, эта страна поразительно поддается всем видам обмана. Рабы существуют во многих странах, но, чтобы найти такое количество придворных рабов, нужно приехать в Россию. Не знаешь, чему больше удивляться: лицемерию или противоречиям, господствующим в этой империи. 
Россия – империя каталогов: если пробежать глазами одни заголовки – все покажется прекрасным. Но берегитесь заглянуть дальше названий глав. Откройте книгу – и вы убедитесь, что в ней ничего нет: природа, все главы обозначены, но их еще нужно написать. Сколько лесов являются лишь болотами, где не собрать и вязанки хвороста. Сколько есть полков в отдаленных местностях, где не найти ни единого солдата. Сколько городов и дорог существует лишь в проекте. Да и вся нация, в сущности, ни что иное, как афиша, расклеенная по Европе, обманутой дипломатической фикцией. Настоящая жизнь сосредоточена вокруг императора и его двора. Итак, все в России сосредоточено в особе монарха. Он задает тон всему, а придворные хором подхватывают припев. Русские придворные напоминают мне марионеток со слишком толстыми веревочками».  
Кюстин не ограничился одним Петербургом и его окрестностями, он совершил путешествие в Новгород, Тверь, Москву, Ярославль, где столкнулся с клопами, грязью и пьянством. 
Как только эта книга увидела свет, на маркиза начались яростные нападки со стороны русского правительства, которое приложило все усилия, чтобы парализовать действие его книги на европейское общественное мнение и ослабить успех среди читателей. С этой целью за границей, на французском, немецком и английском языках, стали появляться, при ближайшем участии правительства, произведения русских авторов, заключавшие в себе беззубую критику Кюстина и холопскую лесть императору Николаю. Недаром Федор Тютчев отозвался об этих «заступниках России», как о людях, которые «в избытке усердия» поднимают свой зонтик, «чтобы предохранить от дневного зноя вершину Монблана». 
Неудивительно, что после книги Кюстина в 1843 и 1847 годах в Россию не хотели пускать еще одного знаменитого француза – Оноре де Бальзака, которого не интересовали устои государства, а которого тянула красота Эвелины Ганской.