Я, Меметова Розиле, крымская татарка, родилась 19 августа 1936 года в городе Ялте Крымской АССР.
На момент депортации в состав семьи входили: Языджиева Фатма, 1906 г.р., – мать; Меметова Муневер, 1941г.р., – сестра. Семья проживала в селе Корбек Алуштинского района Крымской АССР в доме дедушки, т.е. отца моей мамы – Мустафы Аджи-Осман огълу (63г.). 18 мая 1944 года мне шёл восьмой год.
Мои родители – отец и мать – были преподавателями и жили в г. Ялта.
На фронт были демобилизованы: Меметов Халиль, 1911 г.р., – мой отец (демобилизован 23 августа 1941 г.); Языджиев Осман, 1912 г.р., – брат мамы; Языджиев Ибрагим, 1915 г.р., – брат мамы; Языджиев Исмаил, 1920 г.р., – брат мамы. Исмаил 8 января 1941 г. был призван в Черноморский флот (морская пехота г. Севастополь 8-ой ОБМП) и участвовал в обороне Севастополя. 14 июня 1942 г. был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза, но награду не получил.
Моя мама, Языджиева Фатма, в своей книге «Омурим» (рукопись) упоминает, что в конце апреля – начале мая в деревне появились люди в темной армейской одежде. По 3-5 человек они ходили по домам и что-то спрашивали, а наши люди от радости, что война кончается, и скоро вернутся с фронта сыновья и мужья, угощали их, чем могли. Им и в голову не приходило, что сделают с нами через несколько дней.
18 мая 1944 г., по описанию мамы, утром в дверь сильно постучали, а затем вошли два солдата с автоматами и сказали: «Давайте, скорее выходите из дома, вы предатели – вас высылают…». Мама растерялась, подумала, что она предатель и только ее высылают. Она сказала: «Если я предатель, вот я и мои дети, расстреляйте нас! Их отца расстреляли фашисты (она не знала, что отец жив), а вы расстреляйте нас!». Солдаты кричали: «Давайте быстро!». Один из них сунул маме в руки клочок бумаги, на нем было написано «Постановление Верховного Совета», в котором говорилось, что крымские татары высылаются из Крыма за предательство.
Солдаты пошли в соседний дом, через несколько минут они вернулись и стали выталкивать нас из дома, один из них даже прикладом автомата ударил маму. Всё, что из вещей и продуктов мама успела собрать, пришлось бросить по дороге к месту сбора, т.к. надо было идти около 3-х км, а сестренка была маленькой, идти далеко не могла – ее пришлось нести на руках, я тоже была ребенком. Так что о постановлении ГКО №5859 не могло быть и речи, и никто не собирался его читать.
Сопровождали ли нас к месту сбора или нет, я не помню, но само место сбора хорошо помню. Это место в деревне Корбек называлось «Айланма» – площадь, куда подходила шоссейная дорога. Нас, жителей деревни, кроме русских и украинцев, продержали там весь день. Деревня Корбек тогда считалась большой, около 800-1000 семей. Согнали всех, люди плакали, в основном это были дети, женщины и старики, мужчины были на фронте. Никто ничего не мог понять. К вечеру подъехали грузовые машины, их тогда называли «американками». Нас погрузили в эти машины, мой дедушка со своей снохой и четырехлетней внучкой Авой жили в другом доме, поэтому они считались другой семьей. Мама очень просила солдат разрешить им сесть в нашу машину, но им не разрешили, когда наша машина тронулась и поехала, дедушка бежал за ней и плакал. Мама плакала и кричала: «Папа, я все равно найду тебя!». Нашла, но его уже не было в живых, он умер от дизентерии, умерла и его сноха. Из шести детей никого не было возле него, чтобы похоронить. Сыновья воевали, а дочери не разрешили ехать вместе.
На железнодорожную станцию г. Симферополя нас привезли уже ночью. Погрузили в вагоны для скота, в нашем вагоне было 60 человек, в основном женщины, дети и старики. Кто плакал, кто молился, никто не знал, куда нас везут и что будет с нами. Было очень тесно, сидели на узлах. В вагоне никакого туалета, воды не было, а вентиляция – это небольшие окна в конце вагона. Были большие двери, их открывали только на остановках. Однажды мама хотела сварить нам из муки что-то вроде каши. Когда поезд остановился, она возле вагона на два кирпича поставила кастрюлю и зажгла из щепок огонь. Не успела сварить, как подошла женщина-железнодорожница с автоматом, пнула кастрюлю и выругалась матом. Мама подняла кастрюлю и ударила ею женщину, подоспевшие другие рабочие железной дороги напали на маму, тут из вагонов выскочили наши люди, и завязалась драка.
На остановках люди бегали за водой и в туалет, поезд трогался и многие отставали от него, потому что не объявлялось время и место остановки. Таким образом, очень многие разлучались с семьей, дети оставались без родителей, родители без детей. Наша мама боялась оставить нас и поэтому просила других принести чайник воды. Один раз в сутки давали какую-то баланду и больше ничего. Голод, антисанитария, завшивленность, люди ослабли, стали болеть. Болели в основном старики и дети. Заболела моя сестричка – Муневер – трех лет, ветряной оспой, нас перевели в последний вагон.
В дороге были около месяца (дата отправки 18 мая 1944 года, а прибыли где-то в конце июня). Когда поезд остановился, сказали что это город Беговат, Узбекистан. На вокзале стояли грузовые машины, всех сажали в них и увозили. Мою сестричку хотели забрать в больницу из-за ветряной оспы, но мама не дала, мучили нас на вокзале дотемна, потом согласились взять и маму, но не хотели брать меня. Мама не согласилась ехать без меня. Один из солдат вытащил оружие и кричал: «Расстреляю я тебя как собаку!», но мама настояла на своем. Меня не с кем было оставить, да и кому я – ребенок нужна в такое тяжелое время. Долго мучили нас, в конце концов, согласились взять и меня, так мы оказались в инфекционной больнице г. Беговат. Уже на второй день в больнице появились умершие – пожилые люди из наших соотечественников. Мама нам не давала таблеток, боялась, так как были слухи о том, что люди умирают от лекарств. Из попавших в больницу пожилых людей никто не возвращался, так писала мама.
В Беговате наших людей поселили в землянки – это глубоко выкопанные в земле длинные сооружения (40-50 метров и шириной 10-15 метров) без окон, только крыша, покрытая землей и вырытые ступеньки для спуска. Заселяли нас по 70-80 человек, старики, мужчины, женщины, дети, больные – все вместе. Я никогда не забуду беговатских землянок, они с детства перед моими глазами. Люди умирали семьями, обычно у нашего народа семьи были большими, много детей. Поэтому от голода, кишечной инфекции (дизентерии, брюшного тифа), от завшивленности (сыпного тифа), малярии умирали, в первую очередь, дети и старики. Хоронить умерших было некому, все были настолько обессилены, что еле шевелились, а мужчины еще не вернулись с фронта. Зимой положение наших людей стало еще хуже. Смерть косила людей, попавшие в больницу больше не возвращались, землянки превратились в могилы, где вместе с еле живыми лежали и мертвые.
О продуктах, питьевой воде, медикаментах не было и речи. Благодаря тому, что наша мама не давала пить нам сырую воду и добавляла туда марганцовокислый калий, мы не заболели дизентерией и другой кишечной инфекцией. Малярия трясла каждого, в том числе и нас. От малярии раздавали всем таблетки – хинин (акрихин).
Работающим давали хлебные карточки, а в колхозах – трудодни, вот и все. Никаких участков для постройки и стройматериалы никто и не думал давать. Как я помню, в пятидесятые годы давали ссуду по 5000 рублей, но мы не взяли, и я слышала от мамы, как она говорила: «Хорошо, что мы не взяли ссуду, а то как бы сейчас отдавали».
В 1944 году в июле месяце маму разыскал один из знакомых, только что вернувшийся с фронта, еще с незажившими ранами, Исмаил Ирсмамбет, он до войны работал в Симферополе в газете «Енъи дюнья». В Беговате он устроился на работу в отделе кадров. В первую очередь, он занялся открытием детсадов и детдомов для осиротевших детей и пригласил маму для организации этого мероприятия, так как мама была педагогом. Нужно было срочно собрать детей и накормить их. Была выделена землянка, мама нашла котел, выделили продукты и, таким образом, благодаря Исмаилу Ирсмамбету, был открыт первый круглосуточный детсад в Беговате. Основными строителями Беговатского Фархад-ГЭС были крымские татары, техники не было, вся стройка выполнялась вручную. Очень много земли при стройке котлована пришлось вынести на себе, работали с утра до вечера.
В 1945 году в июне-июле, опять вторая высылка. Опять на Беговатском вокзале вагоны для скота, погрузили людей и повезли в Таджикистан. Там условия и комендатура были еще хуже, чем в Узбекистане. С людьми обращались хуже, чем с рабами. Комендатура отобрала у людей все документы. Людей распределили по колхозам на хлопковые поля. Мы попали в Кагановичабадский район. Над нами издевались как только могли. Председатели и бригадиры колхозов могли избить до смерти и ни за что не отвечали. Так было перед моими глазами, бригадир на лошади избил камчой мальчика лет 10-12 до смерти.
Коменданты собрали наш народ и объявили: «Это Тугаманская долина – долина высланников, не пытайтесь убежать, там река Вахш, а там горы, все равно в наши руки попадете – 20 лет каторги».
Через несколько месяцев работы в колхозе, мама обратилась к заведующему районо, казаху Султанову. Он принял маму на работу преподавателем химии и биологии.
В 1947 году комендатура изъяла мамину трудовую книжку из районо под предлогом о том, что спецпоселенцы не имеют права держать документы. Таким образом, они уничтожили ее трудовую книжку и 15 лет трудового стажа. В том же 1947 году учебный год начался, но работать ей в школе не разрешили. Так мы остались без работы.
То, что вербовали людей осведомителями, я слышала.
На месте ссылки мы не имели права более трех километров отдаляться с места жительства. Для посещения родственников нужно было разрешение-пропуск от коменданта. Если больница находилась более трех километров отдаленности, то ты не имел права идти в больницу. Бывало часто, что пока добьешься пропуска, больной умирал, не доехав до больницы.
Существовало положение о воссоединении родственников, но добиться разрешения было трудно.
В комендатуре отмечались ежемесячно — с 16 летнего возраста и до смерти. Об Указе Президиума Верховного совета СССР о том, что за побег 20 лет каторги, нам комендатура напоминала очень часто, это являлось основной угрозой.
В нашей семье в таких условиях проживания, конечно, болели, мы, дети – малярией и другими простудными заболеваниями, мама – воспалением легких, сестренка – крупозное воспаление легких. Мама обратилась к врачу Сергеевой Т.Я. с ребенком в тяжелом состоянии, чтобы она выписала рецепт сульфетдина, но она не выписала, сказав: «Все равно не поможет». Но сестра выжила. А когда у нее после конъюнктивита образовалось бельмо на зрачке, ей комендант не дал пропуск везти ее в больницу города Самарканда, и мама, рискуя получить наказание, ночью, на попутных машинах довезла сестру в больницу города Самарканда.
Когда мне исполнилось 16 лет, я ходила каждый месяц на подписку в комендатуру по месту учебы в Самарканд.
В 1944-1945 годы умерло около половины высланных людей, хоронить было некому, потому что живые сами еле передвигались, поэтому умерших собирали в одну бричку (телегу) и вывозили в общую могилу. Хоронить по обычаю не могло быть и речи.
Мой отец вернулся с фронта и только в 1946 году разыскал нас в Таджикистане, один дядя – Языджиев Осман, вернулся с фронта где-то в 1946 году (точно не знаю), его жена Хатидже умерла в 1944 году, осталась маленькая дочка.
Другой брат – Языджиев Исмаил, оборонявший Севастополь, при возвращении после окончания войны был арестован якобы за то, что был участником драки с милиционерами. Он ни за что отбывал наказание, 6 лет отсидел, только за то, что он крымский татарин.
Третий мамин брат – Ибраим, пропал без вести, после того, как его взяли на фронт.
Я окончила 7 классов, поступила учиться в Самаркандский медицинский техникум, а затем, работая, продолжала учиться и окончила университет.
Только после 1956 года стала выходить наша газета «Ленин байрагы», и был организован ансамбль «Хайтарма». А школ и классов на родном языке не было.
Все наши письма, требования, открытые выступления с требованием возвращения на родину – Крым всячески карались органами КГБ. Из-за этого мой дядя – Языджиев Исмаил был арестован в 1969 году (Ташкентский процесс над десятью крымскими татарами) и отсидел 1,5 года.
Существенного изменения после 1956 года со снятием ограничений по спецпоселениям небыло, только не ходили на подписку в комендатуру, а поэтому могли свободно ездить к родственникам, переезжать.
Моя мама, Языджиева Фатма, была членом инициативной группы г. Самарканда по возвращению крымскотатарского народа на родину – Крым. Ее дом был под пристальной слежкой КГБ г. Самарканда. Неоднократно дом подвергался обыску со стороны милиции. Маму часто вызывали в КГБ и угрожали, но она дала себе слово, что до последнего вздоха будет делать все для возвращения нашего народа на Родину. Ей суждено было вернуться и прожить в Крыму совсем недолго. Она умерла 5 ноября 1991 г. и похоронена в с. Молочное Сакского р-на.
Права на возвращение конфискованного имущества и возврата в Крым не было.После 1956 года я вышла замуж, работала в больнице медсестрой, родила дочь и продолжила учебу в университете, а затем работала врачом-лаборантом.
В 1989 году, в декабре месяце, моя семья вернулась в Крым, долго не могли купить дом, даже в селе из-за прописки. Нас не прописывали, потому что не работали. Например, я сразу нашла работу врача в городе Евпатория, но не могла получить работу из-за того, что у меня не было прописки. Так длилось до мая 1990 года. После больших трудностей прописки, я могла оформить куплю-продажу дома, начать работать. Вот так издевались над нами.
Я проживаю в городе Евпатория.
