2. Толерантность, ксенофобия и этнические стереотипы в современном украинском обществе и в историческом дискурсе
Недостаточность законодательного обеспечения в этнополитической сфере Украины неоднократно фиксировалась украинскими интеллектуалами. Надо отдать им должное – они не только сигнализировали власти и обществу о неблагополучии в данной области, но многие и активно участвовали в создании концепции этнополитического развития Украины (до сих пор, впрочем, так и не принятой.
Уместно сказать, что в ряде случаев такого рода изыскания осуществлялись отнюдь не при поддержке государства или отечественных спонсоров, а финансировались зарубежными фондами).
Проблематика толерантности и этнических стереотипов, напрямую связанная с формированием и развитием самосознания политической украинской нации, неоднократно оказывалась в фокусе внимания видных ученых-гуманитариев Украины.
Понятие «толерантность» стремительно внедрилось в постсоветский гуманитарный дискурс и в общественный обиход в последние полтора десятка лет, хотя еще несколько лет назад, по выражению российского психолога, главного редактора журнала «Век толерантности» Александра Асмолова, воспринималось как «заморская диковинка»: «Если бы не существовало толерантности как универсальной нормы сосуществования различных форм эволюционного развития, то волны агрессии, конфликтов, нетерпимости, фанатизма, геноцида, ксенофобии, этнофобии, человекофобии давно бы стерли любые проявления разнообразия на Земле. И всеобщая гомогенность, однородность, тоталитарность, серость, неподвижность воцарились бы в мире». (Асмолов А. Слово о толерантности http://www.tolerance.ru/vek-tol/1-0-asmolov-slovo.html).
Распространение и популяризация таких идей стало возможным благодаря принятию Декларации принципов толерантности (утверждена резолюцией 5.61 генеральной конференции Юнеско от 16 ноября 1995 года).
Дефиниция «толерантность» определена в статье 1 и означает «уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, наших форм самовыражения и способов проявлений человеческой индивидуальности. Ей способствуют знания, открытость, общение и свобода мысли, совести и убеждений. Толерантность – это гармония в многообразии. Это не только моральный долг, но и политическая и правовая потребность. Толерантность – это добродетель, которая делает возможным достижение мира и способствует замене культуры войны культурой мира». Толерантность предполагает «активное отношение, формируемое на основе признания универсальных прав и основных свобод человека. Ни при каких обстоятельствах толерантность не может служить оправданием посягательств на эти основные ценности, толерантность должны проявлять отдельные люди, группы и государства». Кроме того, толерантность – это обязанность способствовать утверждению прав человека, плюрализма (в том числе культурного плюрализма), демократии и правопорядка, отказ от догматизма, от абсолютизации истины. Однако проявление толерантности, которое созвучно уважению прав человека, не означает терпимого отношения к социальной несправедливости, отказа от своих или уступки чужим убеждениям. Это означает, что каждый свободен придерживаться своих убеждений и признает такое же право за другими. Это означает признание того, что люди по своей природе различаются по внешнему виду, положению, речи, поведению и ценностям и обладают правом жить в мире и сохранять свою индивидуальность. Это также означает, что взгляды одного человека не могут быть навязаны другим.
Изучение украинского общества в постсоветский период в контексте проблематики толерантности напрямую связана с исследованием показателей (индекса) ксенофобии, или социальной дистанции. Так, по данным репрезентативных исследований, проведенных Киевским международным институтом социологии в 1995 и 2002 годах уровень нетолерантности вырос по отношению ко всем этническим группам, включая те, представители которых живут в Украине. Иерархия «непонравившихся» почти не изменилась за исключением американцев, нетерпимость к которым выросла наиболее заметно – на 0.9 пункта. Высокий индекс ксенофобии был и остается по отношению к представителям другой расы (негров), чуть меньше – к представителям культурально отдаленных этносов (европейцы и американцы) и наименьший – к этнически близким этносам (http://dialogs.org.ua/print.php?part=project_ua&m_id=226)
Говоря о конкретных проявлениях ксенофобии исследователи отмечали, что в целом традиционные для Украины этнические меньшинства неплохо интегрированы в социум. В 2007 году политолог Вячеслав Лихачев отмечал следующие отрицательные тенденции: «Некоторые этнические меньшинства в Украине находятся в «группе риска», являются объектами ксенофобии и постоянно подвергаются диффамации, дискриминации или даже нападениям на почве ненависти. В первую очередь, к уязвимым этническим группам относятся ромы (цыгане)… Крайне сложным продолжает оставаться положение крымских татар, репатриировавшихся на родину из мест депортации. Интеграция в украинское общество репатриантов из числа депортированных в 1944 г. крымских татар и их потомков осложняется многочисленными проблемами, в первую очередь – земельной. Хотя большая часть трудностей крымскотатарских репатриантов лежит в социально-экономической сфере, а конфликты с властями и окружающим населением вызваны, в первую очередь, земельными спорами, необходимо отметить, что сегодня важную негативную роль в происходящих на территории полуострова процессах играет ксенофобия со стороны доминирующего славянского населения. К сожалению, можно говорить об антитатарской и исламофобской информационной кампании. К концу 2007 г. дело дошло до массовых столкновений, в том числе с применением огнестрельного оружия в отношении татар.
К отрицательным явлениям современной Украины можно отнести негативные стереотипы и мифы, сформированные в отношении некоторых народов, населяющих государство сегодня.
Проблематика мифов, этнических стереотипов, «образ чужого» и их интерпретации детально обсуждались на научной конференции «Образ іншого в сусідніх історіях: міфи, стереотипи, наукові інтерпретації» в декабре 2005 г. в Киеве.
Впервые термин «стереотип» использовал классик американской журналистики Уолтер Липпман (Walter Lippmann), который в 1922 году опубликовал книгу «Общественное мнение» (Public Opinion). Этим словом он пытался описать метод, с помощью которого общество пытается категоризировать людей. Как правило, общественное мнение просто ставит «штамп» на основе некоторых характеристик. Липпман выделил четыре аспекта стереотипов (впоследствии появилось много других градаций, которые, тем не менее, во многом следовали идеям Липпмана). Во-первых, стереотипы всегда проще, чем реальность – сложнейшие характеристики стереотипы «укладывают» в два-три предложения. Во-вторых, люди приобретают стереотипы (от знакомых, средств массовой информации и пр.), а не формулируют их сами на основе личного опыта. В-третьих, все стереотипы ложны, в большей или меньшей степени. Всегда они приписывают конкретному человеку черты, которыми он обязан обладать лишь из-за своей принадлежности к определенной группе. В-четвертых, стереотипы очень живучи.
Распространение негативных стереотипов и мифов (как разновидности стереотипов) не способствует социальной стабильности. К числу таковых относятся негативные стереотипы в отношении крымскотатарского народа, оказывающие влияние на процесс интеграции и репатриации и на общее самочувствие Крымского полуострова и всей Украины. К сожалению, стереотипы, имеющие давнюю историю и солидную историографическую основу, и сегодня активно циркулируют в информационном пространстве.
Историк Александр Галенко в интересной работе «Тягар стереотипів» (Бремя стереотипов) выявил исторические мифологемы, сформировавшиеся в историографии Крыма и нуждающиеся в демифологизации усилиями современных историков.
А.Галенко выделяет три типа этнических мифов, циркулирующих в современном информационном пространстве.
Русский миф о Крыме в своих основных положениях:
1. Существует извечная непримиримость между русскими и крымскими татарами, воплотившаяся в антагонизме между оседлыми земледельцами и кочевниками.
2. Татарские набеги были причиной, побудившей российское завоевание Крыма.
3. Россияне являются единственными представителями европейской цивилизации, поэтому русская культура является наднациональной, консолидирующей. На этом мифе построена идея создания в Крыму «многонациональной» крымской нации, однако со всеми культурными атрибутами русской нации.
4. Крымское ханство – государство с паразитической экономикой, а с политической точки зрения исторический анахронизм, игрушка и верный вассал Османской империи.
5. Россия, завоевав Крымское ханство, прекратила татарские набеги на Украину.
6. Русские – извечное население, в то время как крымские татары являются поздними пришельцами (даже захватчиками), а украинцы поселились в Крыму по милости россиян, благодаря российскому завоеванию.
Как отмечает А.Галенко, присоединение Крыма к Украине распространило совместную ответственность за депортацию на украинский народ, советская идеологическая машина немедленно воспользовалась удобным случаем сделать из украинцев союзников в травле крымских татар. Постановление ЦК КПСС о 300-летии Переяслава заклеймила крымских татар как врагов украинского народа и наемников Османской империи. Историки и писатели Украины были вынуждены «развивать» положения этого идеологического указа.
Так родился украинский миф:
1. Украинский народ является исключительно пострадавшей стороной в отношениях с крымскими татарами. Татарские набеги – главная или даже единственная форма этих отношений.
2. Набеги на Украину были проявлением агрессии Крымского ханства и Османской империи, которая имела целью захвата украинских земель и геноцид украинцев.
3. Украинское казачество восстало в ответ на угрозу нации со стороны турок и татар. Походы казаков в Крым и по Черному морю – лучшее проявление освободительной борьбы против поработителей.
4. Крым был исконно населен украинцами.
Наконец, крымскотатарский миф, который, как полагает А.Галенко, является зеркальным отражением российских мифов:
1. Славяне, безразлично русские или украинцы, были и являются непримиримыми врагами крымских татар.
2. Турки – извечные настоящие друзья и братья крымских татар.
3. Крымское ханство – национальное государство крымских татар.
4. Крымское ханство – высокоцивилизованное государство, в котором существовало открытое общество, обеспечивавшее равенство всех народов, проживавших в Крыму.
5. Крымские татары – единственные представители автохтонного населения, тогда как все другие там более поздние (в том числе и другие, пострадавшие от депортаций).
6. Крымские татары существуют как нация с древних времен.
Можно поспорить со списком, предлагаемым А.Галенко, но что для нас принципиально важно в данном случае: эти взаимосвязанные мифы – политически детерминированные исторические конструкты – являются не просто живучими и устойчивыми, но для многих людей едва ли не единственное знание о своей истории и прошлом издавна живущих рядом народов-соседей…
В похожем русле – размышления известного этнополитолога, доктора исторических наук, профессора А.Майбороды в статье «История украинско-крымскотатарских отношений как составная часть украинского национального сознания».
Он отмечает, что наиболее устоявшийся сегодня стереотип – об имманентной враждебности и жестокости крымских татар по отношению к славянам, которые проявлялись в набегах, принудительном уводе людей в Крым. Научно-популярная литература полна траурных интонаций в описании человеческих трагедий, вызванных искателями ясыря. Виновниками этих трагедий предстают люди иной, чем христианская, веры, отчего людоловство приписывается исключительно крымским татарам, а славянское население изображается антиподом, свободным от этой безобразной практики. Такого рода стереотип, согласно которому народы, их моральные и этнические традиции противопоставляются по принципу «черное-белое», становятся препятствием не только для формирования общей нации, но и для обычного взаимопонимания, отмечает А.Майборода.
В отрывке из второй части первого тома «Истории Украинской ССР», вышедшей еще в советские времена, говорится: «Основой внешней политики Крымского ханства был грабеж соседей», «образование Крымского ханства, отсталого в экономическом и культурном отношениях, негативно сказалось на общем прогрессе не только местного населения, но и соседних народов, которые подвергались грабительским нападениям крымских орд». Такого рода клише перешли и в современные учебные пособия и научно-популярные издания, отмечает А.Майборода.
Историко-литературная лексика при описании столкновений славян и крымских татар напоминает советскую лексику времен войны с нацистской Германией: тогда советские «доблестные войска» боролись с «немецко-фашистскими бандами», советские «соколы» вступали в единоборство с немецкими «коршунами», а советские» разведчики «с немецкими» шпионами», остроумно продолжает А.Майборода. Аналогичным образом украинские казаки совершали не «разбойничьи набеги», как крымские татары, а «походы». Что же до «походов» в Крым российских войск, то они вообще объясняются намерениями «опередить крымскотатарские нападения». Между тем казачество ходило в Крым не столько освобождать единоверцев-невольников, как за добычей, и в этом смысле, по своим сущностным установкам казаки мало, чем отличались от своих визави. Уводом в плен невольников казаки также не гнушались. Об этом есть достаточно много свидетельств, изложенных, в частности, в «Истории запорожских казаков» Д. Яворницкого. Так, в 1589 г. казаки во главе с Кулага ворвались в Козлов, разграбили город, а тех жителей, которые остались живыми, забрали в неволю. После этого под Аккерманом и Азовом снова пленили 300 местных жителей. Легендарный Наливайко осенью 1594, спалив сотни турецких и татарских поселений, захватил 4 тысяч турецкого и татарского ясыря, который хотел вывести в Украину, но не сумел этого сделать по вине молдавского господаря Аорона, напавшего на казаков. В 1603 г. казацкие отряды, возвращаясь из Белоруссии захватили в расчете на будущий выкуп большое количество местных жителей – по 3-4 женщины и по 3-4 ребенка на казака. В 1638 г. вблизи острова Тендер турки отбили у казаков 10 суден с захваченными женщинами и детьми. В 1660 г. казаки, взяв город Арслань, часть жителей взяли в плен и затем торговали ими в украинских городах.
Специально привожу здесь только примеры казацкого людоловства, поскольку о крымскотатарском каждый украинец узнает с первых классов школы, отмечает А.Майборода. Стоит вспомнить также, что торговлю людьми на территории Украины начали не крымские татары. Еще в древнерусских летописях в номенклатуре княжеского экспорта упоминается челядь. Не прекратилась торговля людьми и с включением Украины и Крыма в состав России, наоборот, эта торговля получила новое дыхание в виде крепостничества и продолжалась вплоть середины XIX в.
Еще один стеореотип, который фиксирует А.Майборода, якобы существующая несовместимость славянской земледельческой и тюркской скотоводческой культур, в наличии между ними непреодолимого барьера. Украинская историческая парадигма пока исключительно славяноцентрична, что легко объяснить славянской принадлежностью национального большинства. Вместе с тем, отмечает Майборода, это большинство ассимилировало в себе значительный тюркский компонент как биологически (расово), так и культурно. Если бы это было осознано украинцами, может быть, мы с не меньшей настойчивостью добивались бы возвращения в Украину сокровищ Кубрат-хана, крымскотатарских ценностей, как мы добиваемся возвращения казачьих клейнодов. И в самом генезисе казачества роль тюркского компонента явно недооценивается. Улус Золотой Орды, осевший в Крыму, был очередным эпизодом в постоянных миграциях тюрков на территорию Украины, которая развивалась как земледельческая цивилизация с мощным компонентом кочевой цивилизации. Достаточно вспомнить, что трипольцы, которые в свое время пришли из Балкано-Дунайского региона, вошли потом в контакты с населением восточного происхождения. Ираноязычные скифы, остатки которых потом растворились в южноамериканском населении, по заключению антропологов, в расовом отношении имели в себе тюркоидный компонент. Южные окраины Киевской Руси охраняли союзные ей тюркские племена берендеев, торков, черных клобуков, части половцев. Ассимиляция их славянами не означала, что биологически они «испарились» и бесследно исчезли. Они присутствуют в украинцах Поднепровья и Юга некоторыми тюркоидными чертами внешности, а в украинцах вообще лексикой, отдельными элементами одежды, фамилиями и т.д.
Со своей стороны крымские татары в процессе своего этногенеза поглотили значительное количество греков, скифов, генуэзцев, крымчаков и других, а в течение своей этнической истории и большое количество славян, которые решили остаться в Крыму. Конечно, это не могло пройти для крымских татар бесследно. Поэтому можно говорить об определенных узах не только культурной, но и кровной близости между украинцами и крымскими татарами.
Еще один стереотип, которым омрачена историческая память, продолжает Майборода, касается якобы хронического «предательства» крымских татар. Как «предательское» их поведение оценивается со времен Освободительной войны. В рамках концепции об общей исторической судьбе полиэтнической нации вопрос действительно стоит остро. Известно, что предают только свои. Если поведение крымских татар в тот период определялось их отдельными национальными интересами, то по отношению Украине они выступают исторически чужим народом. В уже упомянутой работе Д. Яворницкого множество примеров того, как казаки нарушали соглашения, скрепленные церковной присягой, что ими заключались и с Портой, и с Крымским ханством, и с Польшей, и с Россией. Так же нарушали соглашения, заключенные с казаками, и названные международные субъекты.
Актуальной темой в рамках концепции об общности национальной истории профессор А.Майборода считает процесс потери Крымским ханством и Украиной независимости и государственности. Как объединяющий оба народа сюжет сразу оживает идея общего врага в лице Российского государства. Эта соблазнительная своей простотой схема несет в себе два недостатка. Во-первых, вероятность русофобии, которая несовместима с проектом полиэтнической нации. Во-вторых, она освобождает и крымских татар от критической оценки действий своих предков, а следовательно обедняет их исторический опыт, делает историческое сознание неполным и даже ущербным, поскольку стимулирует поиск «злых сил» снаружи, а не в самих себе. Ведь известно, что потерей независимости и Украины, и Крым должны благодарить, прежде всего, своим правителям, которые ради личных интересов стали на путь коллаборационизма с российскими агрессорами.
В целом же, подытоживает А.Майборода, пока не решенным до конца остается вопрос взаимной оценки исторического прошлого. Национальное единство требует утверждения объективности, отказа от двойных стандартов в освещении событий. К сожалению, историография, представляющая большинство, стоит на принципах обвинения лишь противоположной стороны, подпирая эти обвинения специально подобранными иллюстрациями. Причем крымскотатарская сторона не обладает достаточными информационными возможностями для ответа. Возникает парадокс украинской этнического сознания: в ней фиксируется обиженность национального большинства численно меньше народом. Тиражирование жестоких эпизодов истории является опасным. При таком тиражировании история, по выражению Поля Валери, «заставляет мечтать, она опьяняет народы, порождает у них ложные воспоминания, накаляет их старые раны, вызывает у них манию величия и манию преследования, делает нации желчными, высокомерными, нетерпимыми и тщеславными. Но это те самые черты, которые несовместимы с процессом формирования политической нации».
