”Аллах акбар” кричат – знаете, как страшно?

25.05.201411:25

Инна Денисова приняла участие в неразрешенных акциях памяти крымских татар в Симферополе – и поговорила с крымчанами о том, что такое свобода.

10:30. Приезд

Выход в город теперь сразу из салона самолета: кабинки, в которых раньше сидели пограничники, стоят пустые.

– Где найти работающий банкомат? – спрашиваю на остановке.

– Нигде, – с удивлением смотрят на меня симферопольцы, – вы же в Крым приехали.

Наличности у меня – железный пятак: водитель маршрутки веселится и разрешает доехать до железнодорожного вокзала.

Путь от вокзала продолжаю уже пешком.

Десять минут – и я на набережной Салгира.

Пять бутылок водки, десять пивных и несколько мешков с мусором разлагаются посередине речки прямо в центре города напротив парикмахерской «Волшебница». Перекрикивая дорожный шум, из речных мусорных куч отчаянно квакают еще живые лягушки.

Меджлис крымскотатарского народа, до которого я дохожу по набережной, – единственное, наверное, оставшееся в Симферополе здание, где по-прежнему висит украинский флаг.

В коридоре бурно спорят две женщины.

– Хотите узнать про акцию? Сейчас, сейчас, – женщина торопливо набирает телефонный номер. – Понимаете, мы сами ничего не знаем…Акцию же запретили, решения нет.

– Может быть, ничего не будет? – делаю предположение.

– Нет уж, – женщина меняет тон на решительный, – конечно, будет. Что значит – запретить День памяти? Они тут нашим уже штрафы выписали, кто Джемилева встречал. Только никто их платить не собирается.

Выясняю в итоге, что акция «Зажги огонек в своем сердце» состоится в пять часов вечера на площади Ленина.

В прошлом году люди принесли к памятнику свечи и выложили из них слово «геноцид».

15:00. Парикмахерская

Мастер маникюра – любимые клиентки зовут ее Лориком – недовольна следом, который я намереваюсь оставить на русской земле.

– А чего это вы, московский журналист, и вдруг татар защищаете?

– Защищают тех, на кого нападают. На них, надеюсь, никто не собирается.

– Ну-ну, – острая пилочка в ее руках раскаляется от негодования, – защищайте. Вперед. А они у нас тут самозахваты делают. И еще я не понимаю одного: зачем собираться в центре города? Почему нельзя подальше от нас, чтобы мы не видели?

– Так у них, – объясняю, – цель такая – поближе к вам. Напомнить о депортации.

Ни на секунду при этом не забываю о том, что Лорик вооружена пилкой и очень опасна.

– Мы детей в этот день боимся на улицы выпускать! Они идут и «Аллах акбар» кричат! Знаете, как страшно? А еще знаете, сколько после этих шествий грязи?

– Ах, вот – говорю, – в чем дело! Теперь я хотя бы знаю, кто так Салгир замусорил!

Задохнувшись благородным шовинистическим негодованием, Лорик исступленно пилит ногти.

17:00 Центр

На улице Ленина перекрыто движение: там стоят полицейские машины, автобусы ОМОНа и БТР – прямо напротив «Сельпо», центрального городского универмага.

На площади вместо людей со свечами – бойцы ОМОНа с дубинками. Строятся в шеренги и бегают, задирая ноги, от Дома Советов к Украинскому театру и обратно.

– Какая еще акция «Зажги огонек»? – прищуривается на меня вежливый человек, снимающий происходящее на видеокамеру. – Здесь учения проходят. Чтобы Крым защищать. А вы не фотографируйте, нельзя, не положено.

– Что значит «убери камеру»? – возмущается в ответ омоновцу стоящий рядом фотокорреспондент Юрий. – И вообще, почему вы меня толкаете?

– Вы не знаете, как толкают, – вежливо говорит человек в шлеме и камуфляже.

Подальше от греха и лишних знаний о том, как толкают, мы с Юрием решаем прогуляться вглубь городского центра. На пересечении улиц Пушкина и Горького – несколько автобусов ОМОНа: бойцы стоят, прислонив щиты к цветочным клумбам.

Эти, впрочем, хотя бы оказываются действительно вежливыми.

– Вы считаете, акцию не должны были запрещать? – задают мне вопросы. – Но вы же должны понимать, в какое время живем. Еще кто-нибудь кинет коктейль Молотова. И будет как в Одессе. Кто защитит вас от провокаций? Мы здесь для вашей безопасности. Никакого разгона мирного шествия не будет.

– Шествие, – говорю, – уже запретили. А значит, те, кто пойдет, нарушат закон. А значит, в любой момент можно приказать разгонять демонстрантов. Будете бить безоружных людей дубинками?

– Я – ни за что не буду, – решительно говорит совсем юный омоновец. Двое других, постарше, стоят молча.

Доблестную оборону площади Ленина тем временем пытаются прорвать двое граждан славянской наружности.

– Пустите, – кричат, – у нас билет на Кипелова!

Замечаю вдруг, что на Украинском театре и в самом деле висят афиши, анонсирующие концерт.

– Концерт перенесен в музучилище, – в намерении не пускать на площадь омоновец сегодня толерантен в отношении любого этноса.

– Я Путина купила! – долгожданный крик, словно выстрел чеховского ружья.

Немолодая блондинка трясет перед лицом милиционера в штатском фотографией президента.

– Я россиянка коренная! Повешу дома, рядом с гербом и флагом! У меня на балконе уже висит один большой портрет. Теперь еще и в комнате будет!

– Как хорошо, – кивает на милиционера, – что эти люди, как колыбель, хранят Крым от этих киевских сук и бл*дей.

– А вы, – говорю, – зачем матом ругаетесь? А еще портрет президента нашего в руках держите. Стыдно!

– Я, – бьет себя в грудь, – актриса! Русского, между прочим, театра! Поэтому я эмоциональна! И иногда могу матом. А вот ты кто такая и откуда здесь взялась? Может, подстилка киевская?

– Почему нельзя свечку поставить? – к заграждению, возле которого надрывается наш с русской актрисой комический дуэт, подходит, наконец, героиня – крымская татарка лет сорока. – Почему народу поплакать не дают?

– Плакать – плачьте, – милиционер лузгает семечки из пакета. – А портить – не дадим.

Асфальт вокруг милиционера засыпан шелухой от семечек.

– А почему вы 9 Мая не отменяете? – взвивается вдруг татарка.

– Потому, – вразумляет ее милиционер, – что здесь готовили террористический акт. Ваши, между прочим, соотечественники.

– Мы это все от вас с сорок четвертого года слушаем! – плачет татарка. – Мой отец был депортирован ребенком. Мой дед пропал без вести на Великой Отечественной. Я хотела поставить свечи в память. Передайте вашему руководству, что насилием хороших отношений с народом не выстроишь!

– Ставьте свечку дома, – равнодушно отвечает милиционер, выплевывая очередную порцию шелухи на асфальт.

Соседний милиционер, охраняющий заграждение, оказывается крымским татарином.

– Езжайте в Ак-мечеть, – говорит, – там сегодня все будет. Акцию не отменили. Просто изменили место и время действия.

Перед тем как уехать, зачем-то принимаюсь философствовать с юристом Сергеем, невозмутимо наблюдающим за происходящим с противоположного угла площади.

– Знаете, что такое свобода? – спрашивает меня Сергей строго.

– Ну-у-у, – теряюсь, – много ведь разных определений. Вам попробовать сформулировать, что я под свободой понимаю?

– Да вы просто книг не читали и ничего не знаете, – начитанный Сергей беспощаднее Лорика, – одно определение. Главное. Древнегреческое. Самый первый философ определил.

– Свобода – это осознанная необходимость, – глубокомысленно изрекает Сергей, сполна насладившись моим замешательством от приступа его эрудиции, – осознанная. Необходимость. Понимаете? Нельзя давать слишком много свободы тем, кто не в состоянии ее осознать, понимаете? Эх, да ничего вы не понимаете.

Google распознает в цитате Спинозу, растиражированного Энгельсом. Прощаюсь, время идти к Ак-мечети. Сергей остается стоять на углу площади статуей осознанной необходимости.

19:00 Ак-мечеть

Из центра до пригородного района Ак-мечеть – минут сорок езды на маршрутке.

Людей возле мечети немного – человек двести. Те, с кем я пытаюсь заговорить, смотрят на меня с подозрением.

– Как мы относимся к тому, что нас не пустили на площадь? А как люди могут относиться к тому, что растоптали их память?

– Да, мы сегодня не смогли зажечь свечи, как нам бы хотелось, – из громкоговорителя звучит голос одного из членов Меджлиса Эскендера Бариева, – но мы все равно смогли показать, что крымские татары умеют защищать свои права.

Два светловолосых, голубоглазых человека в толпе – Галина и Николай. Наконец-то правильная, красивая русская речь. Оба – театральные режиссеры. Друзья Олега Сенцова, кинорежиссера, обладателя наград международных фестивалей, которого на днях арестовали в Крыму и инкриминируют организацию террористического акта.

– Такой толерантности, одержимости в хорошем смысле, благородства, как у крымских татар, я не встречала ни в одной другой крымской среде, – говорит Галина.

В полночь звучит крымскотатарский гимн. Уставшие люди, отдавая дань памяти погибшим, наконец, зажигают свечи.

18 мая. 10:00 Сквер возле железнодорожного вокзала

– То, что случилось вчера, – вопиющее беззаконие, нарушение прав человека, – пожилая женщина вытирает платком глаза.

– Сегодня совсем мало людей пришло, – говорит девушка лет 18, – обычно бывает три-четыре тысячи. Боятся многие. Дома сидят.

Собравшиеся – их в сквере человек сто, не больше – встают на поминальную молитву вокруг памятника жертвам депортации.

Возле памятника – венки из цветов, обернутых триколор-лентами с надписью «Россия скорбит вместе с крымскотатарским народом».

За молитвой пристально наблюдают скорбящие поблизости милиционеры.

Неожиданно толпа самоорганизуется в колонну.

– Идем к Ак-мечети, – кричат те, что впереди.

На лицах милиционеров вдруг проявляется истинная скорбь. Они бегут вдоль колонны, крича что-то по рации.

– Отстаньте, работать мешаете, – это вместо ответа на вопрос, кого именно они вызывают. Ответ, впрочем, не заставляет ждать – улица Карла Маркса перекрыта живой цепью. Шлемы, щиты, дубинки: ОМОНа едва ли не больше, чем шествующих.

– Как не стыдно! – кричат в толпе.

– А это все потому, что с Западной Украины нехорошие люди приехали, – миролюбивый милиционер наспех проводит политинформацию.

Колонна продолжает шествие по Жуковского. Возле Центрального рынка «космонавты» вновь строятся и теснят шествующих. Над толпой низко-низко кружит военный вертолет.

Под проливным дождем, в сопровождении ОМОНа и испуганных, но решительно настроенных людей, я иду на мою первую крымскую акцию памяти – и думаю о том, что никогда прежде любимый Крым не казался мне таким беспросветно-мрачным.

– Позор! – снова раздается крик.

Бойцы ОМОНа валят на землю невысокого худого мальчика. Это репортер «Реальности.док» – отказался представиться полицейскому и открыть сумку. Четверо омоновцев за руки и за ноги несут его к машине, грубо заталкивая головой вперед на заднее сиденье.

У Ак-мечети – огромная толпа, несколько тысяч. Лидер Меджлиса Рефат Чубаров говорит что-то на крымскотатарском. За ним слово берет Дилявер Акиев – по-русски: «Преступления, совершенные коммунистическим режимом против крымских татар, приравниваются к геноциду». Звучат имена Андрея Сахарова и Людмилы Алексеевой. Акиев рассказывает о том, как сегодня вежливые люди врываются в татарские дома с обысками. И запрещают мирные шествия. «Вопиющим беззаконием стал запрет на въезд в Крым Мустафы Джемилева».

– Мус-та-фа, Мус-та-фа, – кричит толпа.

– Путин! – раздается один нерешительный голос.

Смех в толпе.

Принимают резолюцию: будут требовать признания представительными органами Курултая и Меджлиса. И, конечно, немедленно прекратить дискриминацию и репрессии по отношению к крымским татарам по политическим, национальным и религиозным мотивам.

– Знаете, что такое свобода? – у меня за спиной дежавю, на этот раз женским голосом. – Свобода – это когда на мирных людей выходят с дубинками по приказу власти, а люди все равно делают то, что намеревались.

Кажется, это определение мне нравится больше.

20:00 Такси в аэропорт

– Да я понятия не имею, что там происходило у татар, – водитель, симпатичный парень лет тридцати, смеется в ответ на мой вопрос, – у них каждый раз какой-нибудь кипеж в этот их день депортации. От нас же это все далеко. Симферополь живет спокойно, и никого здесь не гоняют дубинками.

– А почему, – спрашиваю, – вы не пошли? Сами бы увидели.

– А что, – смеется в ответ, – я похож на татарина?

– Нет, – говорю, – не похожи. Но это же день памяти о жертвах депортации тысячи людей погибло. Они же ваши соседи, вам вместе жить. Вы не пойдете на похороны к соседу?

– Девушка, милая, вы там в Москве у себя будто с Луны свалились, – смеется кудрявый Иван, – да какое сочувствие? Депортация сто лет назад была. С тех пор они себе домов знаете каких настроили? А мы тут в однушках. И еще требование это, статус коренного народа. Да с какой стати? Почему-то, знаете, татары все время чего-то требуют. Мы вот молчим – а они требуют. На площадь Ленина им, видите ли, не дали выйти. Шли бы на Первомай, когда все разрешили, когда официально народ гулял. Запретили – значит, был повод запретить. Значит, надо так, понимаете? Им там, властям, виднее, что запрещать.

Решаю не продолжать разговор с Иваном о советской традиции первомайской демонстрации.

О миллионах граждан СССР, погибших только за довоенные годы советской власти.

О портретах Берии и Сталина, которые несли 1 мая в Москве.

У русских крымчан и крымских татар сегодня как никогда мало общего – разные праздники, разная историческая память, разные симпатии, разные слезы.

Но главная, пожалуй, разница – в понимании того, что такое свобода.

Призрак свободы бродит по новой российской территории рука об руку с призраком коммунизма.

Инна ДЕНИСОВА

Фото аватара

Автор: Редакция Avdet

Редакция AVDET