«Мавзолей Марии Потоцкой, город и ханский дворец». Фото начала 20 в.
Итак, рассмотренные в прошлом очерке исторические данные о сельсебиле в углу Фонтанного дворика приводят нас к совершенно «неромантичному» выводу: мы имеем дело, хоть и с красивым, но достаточно обычным сооружением, которое имеет сотни аналогов в Турции и, насколько можно судить, никак не связано с биографиями ни Диляры-бикеч, ни прочих выдающихся личностей времен Крымского ханства.
Историческая ценность этого памятника заключается, разве что, в том, что он представляет собой образец не турецкого, а крымскотатарского сельсебиля, да и то: в Крыму он не единственный и даже не самый красивый (ведь второй бахчисарайский сельсебиль в Бассейном дворике со своей ажурной резьбой и уникальным каскадом выглядит гораздо эффектнее).
Неужели Бахчисараю следует попрощаться со своей знаменитой легендой? Ни в коем случае. Не всё так просто и однозначно.
В исторической науке нет места романтике и фантазиям, и развенчание легенд – это обязательный компонент работы любого профессионального историка. Однако развенчать басню – это лишь половина дела. Следующий этап исследовательской работы заключается в анализе этих легенд. Некоторые из них могут (хотя и в преломленном виде) отражать некие реальные события, и задача исследователя – выделить крупицы достоверной информации среди потока фантастики. Но даже и в тех случаях, когда содержание легенды является несомненной выдумкой, выяснение того, кто, когда и для чего их слагает и рассказывает, может косвенно пролить свет на весьма важные исторические реалии.
Более того: сугубо историческое, археологическое, архитектурное значение – это еще не всё, что придает памятникам старины их ценность. Не меньший (а иногда и больший) вес имеет их культурологическая значимость: насколько этот объект известен и популярен, какие традиции с ним связаны, насколько богат сложившийся вокруг него фольклор, как он влиял на культуру в прошлом, продолжает ли влиять на нее сейчас и т. д. С этой точки зрения даже незначительный во всех прочих отношениях памятник может обрести огромную культурную ценность.
Именно так и сложилась судьба нашего Бахчисарайского фонтана. Всемирную известность скромному иссякшему источнику в полутемном углу Хансарая обеспечили не столько его художественные достоинства, сколько сложившиеся вокруг него легенды. Попробуем же проследовать к их истокам.
В известных документах времен Крымского ханства ни фонтан, ни даже дюрбе Диляры-бикеч не упоминаются. Тем не менее, в городе несомненно существовало некое устное сказание на этот счет. Его отголоски зафиксировали иноземцы, посещавшие Бахчисарай в первые десятилетия после российской аннексии 1783 г. Первой из них была английская писательница и путешественница Элизабет Крейвен. Побывав в Бахчисарае в 1786 г., она обратила внимание на дюрбе: «…Я увидела некий купол, который вызвал мое любопытство, и узнала, что он был выстроен как памятник ханской жене-христианке, которую хан любил столь нежно, что был безутешен после ее смерти и поставил постройку, содержащую ее останки, чтобы утешаться при виде ее».
Следующее описание было сделано в 1793 г. Петром Симоном Палласом: «Над верхним фруктовым садом стоит куполообразный мавзолей с зеленым шаром над куполом: здесь похоронена грузинка, жена храброго хана Крым-Гирея».
Совершенно ту же картину рисует в 1800 г. и Павел Сумароков: «Немного подалее виден еще каменный купол, воздвигнутый над прахом одной ханской жены-христианки, которая им была страстно любима».
Как можно заметить, отчеты путешественников сходятся почти слово в слово, как будто пересказывая слова одного и того же человека. Примечательно, что ни один из них не упоминает фонтана: все они касаются исключительно дюрбе.
Со дня смерти Диляры-бикеч на момент составления последнего из этих описаний не прошло и сорока лет. В Бахчисарае еще проживало немало людей, которые могли помнить ее похороны. Казалось бы, память о событии была еще довольно свежа. Однако уже на этом этапе в рассказ вкрадывается фантазия. Ведь во всех этих схожих отчетах умершая женщина считается, во-первых, христианкой, а во-вторых – ханской женой.
Как уже было подробно разобрано в первом очерке про легенды Бахчисарайского фонтана, звание «бикеч» не принадлежало ханским женам: так называли наложниц. Но с другой стороны, мусульманок нельзя было держать в рабстве: так позволялось поступать лишь с иноверными женщинами. А ведь всё, что нам известно о Диляре, не оставляет сомнений в ее мусульманском вероисповедании на момент смерти. Это и мусульманский башташ над ее могилой, и призыв прочесть Фатиху за ее душу, высеченный над входом в дюрбе, и призывание милости Аллаха на Диляру в надписи внутри Зеленой Мечети.
Как примирить эти противоречия? Вариантов ответа тут может быть несколько. Один из них заключается в том, что Диляра действительно могла родиться в христианской семье, в какой-то момент стать невольницей-бикечью, но после перехода в ислам получить освобождение от невольничьего статуса, хотя и сохранив свой прежний «титул» бикечи. Известно также правило, согласно которому наложница, родившая своему хозяину признанного им сына, после его смерти получала личную свободу. Так или иначе, женщина, носившая звание «бикеч», вряд ли могла происходить из мусульманских народов. А вот каково именно было происхождение Диляры-бикеч – загадка, по поводу которой звучало множество разнообразных мнений.
Первым, кто высказался на этот счет, был упомянутый выше Паллас: он (вероятно, со слов своих бахчисарайских проводников), называет ее грузинкой.
Однако в пушкинской поэме «Бахчисарайский фонтан» главная героиня легенды названа знатной полячкой по имени Мария Потоцкая, доставленной в ханский гарем из очередного похода крымских войск на Польшу. Позже имя этого литературного персонажа стало своего рода культом в Хансарае 19 века: дворцовые сторожа в своих «экскурсиях» по дворцу для заезжих гостей приписывали ей едва ли не большинство сооружений Ханского дворца. Например, Малую Ханскую мечеть называли «часовней Марии Потоцкой», беседку Зимнего дворца – «темницей Марии Потоцкой», два небольших смежных помещения на втором этаже ханских жилых покоев – «комнатами Марии Потоцкой» и так далее. Марии Потоцкой приписывалась даже известная «екатерининская кровать». Путешественник Евгений Марков красочно описывает одну из таких типичных экскурсий, которую ему провели в 1860-х годах. Он вспоминает своего проводника по Ханскому дворцу, отставного солдата из дворцовых сторожей: «Я заметил, что он составил себе твердое понятие о каком-то одном хане, которого он называл Крым-Гирей-Ханом, и к которому исключительно относил все известные ему события, между прочим, и постройку дворца; говорил со мною этот солдат весьма обыкновенным и идущим к делу тоном, но только что входил в новую комнату, вдруг разом вытягивался во фронт, сдергивал с себя шапку и произносил каким-то торжественно-официальным голосом: «Комната Марии Потоцкой; государыня императрица изволила останавливаться в таком-то году»… Он обходился в своих комментариях больше с помощью Крым-Гирея-Хана да Марьи Потоцкой. Что ни спросишь – всё у него Крым-Гирей да Марья Потоцкая: деревянные башмаки для бань – Марьи Потоцкой, кровать – Марьи Потоцкой. После, я уже сам рассмотрел, что кровать, по всей вероятности, сделана в Симферополе и не считает своего возраста десятками лет».
Понятно, что подобные рассказы дворцовых сторожей возникли уже на основании пушкинской поэмы. Но откуда же тогда взял свои сведения сам Пушкин?
«Бахчисарай. Гробница Марии Потоцкой». Фото начала 20 в.
В 1820-м году в Бахчисарае побывал очередной посетитель: Иван Муравьев-Апостол. Он, как и его предшественники, тоже пишет о дюрбе (не упоминая ни словом о фонтане) и тоже передает предание о ханской возлюбленной. Однако, в отличие от предшественников, он пытается подробно разобрать и вопрос о происхождении Диляры. Муравьев-Апостол пишет: «Странно очень, что все местные жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно – какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил, с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания, и что во второй половине 18 века не так легко было татарам похищать полячек, все доводы мои оставались бесполезными; они стоят на одном: красавица была Потоцкая». Рассказывая об этом своем споре, путешественник ссылается на слова «всех местных жителей». Можно было бы даже подумать, что он столкнулся с каким-то местным крымскотатарским преданием о пленной польской девушке в Бахчисарае. Но как раз местные жители из числа крымских татар, как и сам Муравьев-Апостол, и не подтверждают достоверности легенды о полячке.
В 1823 г. начальник бахчисарайской полиции и, одновременно, комендант Ханского дворца по фамилии Ананьич специально разыскивал следы рода Потоцких в Бахчисарае. Выяснить ему удалось лишь следующее: «Во дворце между служивых инвалидов [т. е. солдат-отставников — О. Г.] переходит с давних лет предание, что гробница над верхним садом стоящая, есть полагаемая, в коей погребена Потоцкая, но ничем увериться в том нельзя… Ни в дворце, ни в Бахчисарае насчет той Потоцкой никакого описания нет. Я расспрашивал стариков, имеющих теперь до ста лет, живших тогда при разных ханах у дворца, но и они ничего не знают: они мне сказали, что при тогдашнем правлении никто не смел о ханских женах ни любопытствовать, ни говорить, опасаясь за то наказания». Из этого сообщения можно видеть, что коренные бахчисарайцы предпочитали вообще держаться подальше от дел ханского гарема, чем вполне может объясняться отсутствие сколь-нибудь детальных сведений о Диляре-бикеч в крымскотатарском фольклоре.
Но не менее важно и то, что сообщение Ананьича доказывает: предание о Марии Потоцкой бытовало не среди жителей города, а среди русских отставных солдат, служивших в дворцовой охране. Этот вывод полностью подтверждается и записями писателя Григория Данилевского, сделанными в бывшей ханской столице в 1850 г.: «…Я познакомился в Бахчисарае с одним муллою. Мулла был величайший скептик и совершенно разочаровал меня. Он, как дважды два четыре, доказал мне, что никакой Марии Потоцкой никогда не было в султанском гареме, что Зарема существовала только в поэтическом воображении русского поэта. Он объяснил, что предание, рассказанное в “Бахчисарайском фонтане” — выдумка дворцовых сторожей».
Таким образом, оппоненты Муравьев-Апостола в его споре по поводу Марии Потоцкой выясняются четче: это были вовсе не «все местные жители», как писал он, а всего лишь сопровождавшая его дворцовая охрана. Что же касается местных жителей, то их предания о дюрбе были немногословны и ограничивались, судя по всему, лишь сведениями о том, что похороненная в дюрбе женщина когда-то была христианкой (и это, как уже сказано выше, вполне правдоподобно).
Но как могла возникнуть легенда о прекрасной польской пленнице Марии у малообразованных солдат? И как в сказание попал фонтан, о котором не упоминают ни ханские источники, ни писатели, ни путешественники, побывавшие в Бахчисарае до Пушкина? Ответы на эти вопросы существуют. И чтобы отыскать их, в следующем очерке мы отправимся по следам Пушкина в его знаменитом посещении Бахчисарайского дворца в сентябре 1820 г.