Привет, мой край. Будто босой бегу по пыли твоих дорог, вдыхая густой до боли в груди воздух воспоминаний. Кипарис. Помню, вскидывал голову, и взгляд долго-долго бежал по твоим ветвям, прежде чем касался неба – бездонного, голубого до белизны. Кипарис всегда был занят игрой с ветром, иногда легким шаловливым, а бывало мощным сердитым, и тогда казалось, что никакая это не игра, а противоборство. Ветер гнул тебя, ты разрывал тучи. Устав, вы оба утихали. И ты опять стоял у моего дома прямой и гордый, древний и прекрасный.
Разлом. Меня зовут Чора-Батыр Одабаш. В этом году мне исполнится девяносто лет. Много это? Не знаю… Жизнь так интересна. Ветер судьбы далеко занес меня от кипариса детских лет. Кто прав, кто виноват – рассудит история по тем живым крупицам памяти, которые несут в себе миллионы таких же, как я сыновей, отцов и дедов.
СИМФЕРОПОЛЬ. Детская кроватка. Годовщина смерти Ленина (21 января 1925 год). Я наклеил на кроватку ленту фотографий похорон вождя. Папа хочет ее сорвать, я не даю, плачу. Мамочка берет меня на руки, целует, я успокаиваюсь и засыпаю. Когда я проснулся, фотографий на кроватке не было.
Школьная, 4. Наш дом длинный, тянется почти до конца улицы в сторону глубокого обрыва, на дне которого течет Салгир. За домом огромный двор. Справа большое здание интерната, слева кухня, служебные помещения. Перед нашим домом со стороны двора маленький палисадник. Столик. Папа мастерит скамеечку. На столе карандаши, бумага, цветные картинки. На весь лист рисую желтую морковку как на одной из них. Девочки из интерната окружили меня, ахают и охают от восторга. И мне видится, что это уже не рисунок, а живая морковка с зелеными листиками, усиками и ямочками.
Комнаты в квартире расположены вдоль длинного коридора. Большая прихожая, папин кабинет, спальня, столовая, комната дедушки и бабушки. Ниже по ступенькам кухня, ванная, комната прислуги. По другую сторону коридора комнаты друзей – семьи Акчокраклы Османа, его жены Зоре-тотай и ее молодой сестры. Там же комната моей тети Зайнап.
Под Новый год в прихожей стоит большая елка. Мы делаем игрушки, украшаем елку гирляндами. Праздник. Вокруг елки много детей, танцуем и поем. У рояля папа, поем сочиненные им песенки: "Чельде еллер дувулдай. Айтын балалар ничуншай? Чюнки кельди къыш-бабай. Къыш-бабай, къыш-бабай, чельде еллер дувулдай…"
Мой отец, Абибулла Одабаш, третий сын Абдурашида эфенди, родился четырнадцатого июня тысяча восемьсот девяностого года в селе Корбек Алуштинского района. В юношестве Абибуллу в числе трех наиболее способных учеников медресе отправили учиться в Стамбул, там он окончил университет. В Крым вернулся во время революции примерно в 1917 году.
Абибулла Одабаш – известный в Крыму просветитель. В разное время работал в Наркомпросе (Народный комитет просвещения), пребывал в Таврическом университете на должности приват-доцента. Издавал журналы "Ешиль Ада" ("Зеленый остров"), "Асрий Мусульманлык" ("Современное мусульманство"), а также журнал для женщин "Рыдван" ("Место для беседы"). Является автором многих рассказов и стихов, статей и учебников.
В ноябре (?) 1928 г. Абибуллу Одабаша арестовали и сослали на Соловецкие острова. В 1937 году он был расстрелян.
К Пасхе бабушка выращивала травку, красили яйца в луковой кожуре с узорами из листиков и травок. Соревновались, у кого красивей получится. Бабушка пекла куличи для каждого, не забывая и гостей: большие – взрослым, маленькие – детям.
В мусульманские праздники за столом все сидят чинно, протянув сложенные в молитве руки, дедушка читает краткую молитву, закончил: "амин". Все, в том числе и я, произносят: "амин", молитвенно поднимают руки, опускают и приступают к трапезе. По окончании трапезы дедушка произносит: "Альхамдулиллях", теперь можно встать из-за стола.
По четвергам у нас дома устраивался званый обед. Компания собиралась многонациональная. Завсегдатаями были: профессора Байрашевский и Озенбашлы, доктор Венжер, папин сотрудник Кая, композитор Рифатов – автор оперы "Чора Батыр", наши соседи Акчокраклы и другие супружеские пары. Было по-семейному весело.
Утро. Сплю. Разливается по телу, поднимается во мне что-то, как волна. Чудные звуки. Просыпаюсь, на цыпочках подхожу к двери, приоткрываю. За роялем Рифатов наигрывает и записывает мелодии песен литовских татар, которые ему напевает мама.
Моя мать, Айше Якубовна Одабаш, родилась в городе Белостоке (Польша) четырнадцатого (первого по старому стилю) января тысяча восемьсот девяносто пятого года в семье царского чиновника статского советника Якова Давидовича Милькамановича. Окончила с отличием женскую гимназию в Киеве, прекрасно владея французским языком и игрой на фортепиано. Вышла замуж в двадцать четыре года, родила двоих детей – меня, Чора-Батыра, и моего брата Эдыгея. Будучи в ссылке в Сибири, работала сельским фельдшером. Умерла на девяносто третьем году жизни в Ташкенте у меня на руках.
В Симферополе шла опера композитора Рифатова "Чора Батыр". По окончании оперы под бурные аплодисменты публики молодежь с пением: "Мына, мына келеятыр, келеятыр Чора Батыр, Чора Батыр келеятыр. Аягъында къызыл къатыр" – "Вот, вот идет, идет Чора Батыр, Чора Батыр идет. На ногах красные сапоги", – вывели меня на сцену. Я был в черкеске с кинжалом на поясе, сапожках и с папахой на голове.
Ясный теплый день. Кругом зелень. Я иду к Салгиру, меня опекают двоюродная сестра Эмине и девочки из интерната. Спуск к Салгиру. Чудный вид. Внизу пышная зелень, вдали густой лес. Крутой спуск, так и полетишь, но я не могу показать страха. Отбиваюсь от девочек: "Я сам!", – и смело сбегаю к реке.
Однажды, усыпив бдительность своих опекунш, я пошел к папе в Наркомпрос с папкой под мышкой и важным видом. Меня по дороге остановил симпатичный молодой милиционер, поинтересовался, куда я иду, а затем, узнав адрес, на плечах принес домой к восторгу моих перепуганных сторожих.
Пикник в лесу за Салгиром. Все родные и друзья семьи. Разжигаем костер. Кипятим чай, кофе. А подаренный мне самоварчик распаялся. Слезы. Мама уговорила не плакать – починим. Все бегали друг за другом, хлестали по голым ногам и рукам ядовитыми ягодами, плотно сидящими на стебле.
Немецкий язык. Папа получал из Германии солидные книги, журналы по тюркологии и детские книжечки с красивыми цветными картинками. Мы с мамой с нетерпением снимали упаковку, вынимали журналы, толстые книги. Как-то мама поручила мне разрезать листы. Получалось плохо, с зазубринами. Я стал хныкать, боясь огорчить папу. Мама успокаивала. Перешли к книжечкам с картинками. Я пытался читать и запоминать сказку "Рейнеке лис" – "Хитрый лис", про похождения хитрого лиса, который, в конце концов, поплатился за свои проделки. Так незаметно начиналось изучение языка, так же и турецко-татарского языка по сказкам и легендам Крыма. Выходя в город, читал вывески и объявления. Это вызывало интерес к чтению, а затем и к письму. Придя в школу, я уже читал и писал. Любил музыку и искусство. Сидя на уроках, я уже все понимал. Шел как бы диалог в моем сознании между тем, что говорит или показывает учитель, и тем, что я знаю. Хотелось знать больше и глубже. Так развивался критический взгляд на жизнь, на все происходящее вокруг меня и в нас самих, на науку и политику.
АРГИН. Тетя Мерьем окончила институт и уехала работать врачом в Аргин. Моя бабушка поехала с ней присматривать за маленьким внуком Арсланом. Помню, перед отъездом, стоит бабушка со строгим печальным лицом, рядом дедушка. Грустно, увидятся ли они вновь?
Мои бабушка и дедушка – Якуб Давыдович Милькаманович (1860(?) года рождения) и Елена Авраамовна (рожденная княжна Кричинская). Предки Милькамановичей вышли из мещанского сословия, получив дворянство и высокие привилегии за заслуги перед государством. Якубу Давыдовичу, находясь на государственной службе, пришлось работать во многих городах и весях Российской империи. Он был финансовым инспектором в Белостоке, Кременчуге, казначеем Уфимской губернии, затем его назначили в Киев. Во время революции семья переехала в Крым.
У Якуба Давыдовича и Елены Авраамовны было пятеро детей, два сына – Давыд и Али и три дочери – Марьям, Зайнап и моя мама, Айша.
Якуб Давыдович после Симферополя немного пожил у сына Али на Алтае в поселке Салаир и умер в тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Елена Авраамовна умерла в Симферополе примерно в тысяча девятьсот тридцатом году в преклонном возрасте.
Аргин – село, расположенное в степной части Крыма между Симферополем и Карасубазаром. Сплошные сады. На лето я, Эдыгей и мама ездили туда отдыхать.
Дождь поднимает дорожную пыль. В одних трусиках шлепаем босыми ногами по лужам. Горячая грязь брызгает на все тело. Дождь прошел. Идем купаться на Байрамташ – озерко среди пшеничного поля. В одной части Байрамташа вода ключевая ледяная, другая – с теплой водой, а в третьей мелкой – вода горячая. Нежимся, плещемся в заросшем травой озерке с горячей водой. Местные ребята спорят, никто не решается лезть в холодную воду, там из глубины ключей вылезает чудовище, хватает детей за пятки и, затащив в воду, пожирает. Я смеюсь, беру прут и лезу в воду, дальше, глубже. Прекрасная картина. Меж кустов бьют ключи, бурлит, фыркает и брызгает ледяная вода. Быстро окунувшись, осторожно ощупывая дно, выхожу на берег. Ух, как здорово!
А вот жучок. Как все красиво и сложно: шесть крылышек, шесть ножек, усики, глазки, волосики.
Лезем под проволоку в сад за яблоками. Что за аромат, что за вкус. Юнус лезет на дерево, срывает яблоки и бросает на землю. Я кричу: "Слазь, не порть дерево и так много паданцев!".
Ряды ящиков. Работницы обворачивают яблоки в бумагу и укладывают в ящики. Мама покупает за бесценок корзину забракованных яблок. На деревьях их так много, что из-за чаталов, палок, поддерживающих ветки, не видно ствола. Слышу, сверху кто-то меня зовет, оказывается, это Юнус застрял на дереве между чаталами и просит его снять с дерева.
В Аргине нас застало знаменитое Крымское землетрясение. Мы с Арсланом сидели на подоконнике. Когда загрохотало и тряхнуло, я успел спрыгнуть, а Арслан получил огромную шишку от обвалившейся штукатурки. Толстая стена дома лопнула насквозь от кровли до земли.
Однажды мы шли по дороге. Навстречу гнали стадо коров. На тетю Зайнап налетел огромный бык. Пастухи едва его отбили. Она была в красном платье. С тех пор у тети стали болеть ноги.
В медсанчасти у тети Мерьем работал санитар Курташир. Бывало, он приносил яйца, молоко, курочек. Бабушка все покупала и возмущалась, когда Мерьем ей говорила, что мы не всегда можем позволить себе такую роскошь.
КОРБЕК. Собираемся ехать в Корбек к дедушке на сбор урожая. Мы с мамой идем нанимать машину для поездки. Компания Крымкурсо (государственая), другая Крымшофер (частники на своих машинах) – все нервничают, наконец, договорились с Крымшофером. Рано утром, свежо, едем в Корбек. В открытой машине едут я, папа, мама и Эмине. Проезжая одну из деревень мальчишки, как обычно, бежали за машиной. Вдруг Эмине вскочила и начала кричать: "Мяу-мяу-мяу!". Мальчишки стали бросать в нас глиняные комья. Мы с мамой удивились, в чем дело? Потом папа рассказал, что в здешних местах был такой порядок. Раз в году старейшина одного из поселков устраивал пир, на который съезжались гости близлежащих деревень. Дошла очередь до этой деревни. Старейшина был очень скупой, угощение получилось скудное, мяса так мало, как от кошек. С тех пор жителей деревни и дразнят "мяу-мяу".
Не доезжая Алушты, по крутой дороге среди садов, поднимаемся в гору. Наконец, дорога становится почти ровной, перед вторым подъемом выходим из машины. С левой стороны дом папиной сестры Эмине. С правой стороны – большой длинный двухэтажный дом дедушки Абдурашида. В нем, кроме дедушки, живет его старший сын Джафер с семьей. Комнаты дедушки с бабушкой на первом этаже слева. На второй этаж ведет лестница. Здесь с левой стороны комнаты Джафера с женой и его детей, а с правой – застекленная веранда.
Мой дедушка Абдурашид эфенди в молодости окончил Зынджырлы медресе в Бахчисарае, оно считалось прогрессивным для того времени. Абдурашид эфенди был муфтием в мечети.
Его предки – животноводы, пасли скот на яйле (горном пастбище), на южном берегу Крыма, над Ялтой и Алуштой. Абдурашид эфенди с семьей переселился на склон горы по направлению к Алуште, в село Корбек. У него были плантации винограда и табака. Главным в хозяйстве был Джафер (старший сын), он руководил всеми работами.
Жена Абдурашида эфенди, моя бабушка, была из рода Добралар. Сыновья Джафер, Бекир, и мой отец Абибулла, дочери Эмине и … (не помню имени).
Семья Абдурашида эфенди была выслана в Сибирь в тысяча девятьсот двадцать восьмом году по раскулачиванию. Бабушка с дедушкой умерли приблизительно в тысяча девятьсот тридцатом году.
С самого утра все уходят на работу – на сбор урожая винограда и табака. Мама с папой тоже уходили собирать урожай. Под потолком вдоль веранды протянуты веревки с привязанными пучками трав. Запах чудесный. Я бегаю по веранде, спускаюсь вниз по лестнице. На нижней ступеньке сидит бабушка, мелет кофе на ручной мельнице для дедушки. Я сажусь рядом, и мы разговариваем. Хочу пойти к дедушке, а бабушка говорит, что он заболел и сейчас спит, не надо его беспокоить. Забегаю за дом, там стоят телеги, лошади и коровы.
Вечером все собираются дома и свои, и молодежь с Украины, нанятая на сбор урожая. Наши приходили домой поздно после работы, а работники пораньше, а затем убегали к морю купаться. Домой приходили затемно. Вечером во дворе было шумно и весело.
Дети водили меня на виноградник и участок с собранным табаком. Повели к тете Эмине. Под навесом двое мужчин. Один подбрасывал виноград на сетку над ямой с бочкой, другой голыми ногами давил виноград.
Как-то утром, проснувшись, я увидел в прихожей ящики с виноградом. Мне это показалось несправедливым – мы же не работали. Мама объяснила, что дедушка Абдурашид поделил наследство между сыновьями. Папа отказался от своей доли наследства, и за это после сбора урожая к нам в Симферополь дядя Джафер каждый год привозит целую телегу разных продуктов.
ЭПИЗОДЫ. Едем на линейке (телега для перевозки пассажиров) в гости. Стало темнеть. Небо заволокло тучами, молнии одна за другой. Яркая ослепительная вспышка. С треском и грохотом перед нами расщепилось и загорелось огромное дерево. Приехали в деревню на праздник. Большая комната татарской архитектуры без потолка, что обеспечивает хорошую вентиляцию. Никакой мебели. На стенах висят красивые блюда. В комнате только дети, иногда заглядывает девушка. Впечатление, будто там тайная вечеря и дом на отшибе среди огромных деревьев.
Приехал цирк. Мы с ребятишками пошли посмотреть. В первой комнате касса и, о ужас, женщина-паук. На большом ящике голова женщины с мигающими глазами и с паучьими лапами. Во второй комнате небольшая арена, несколько пингвинов показывают фокусы, играют на скрипке, поют песни. Мы в восторге.
Мама обычно, когда выходила из дома, меня как мужчину брала с собой. Пришли на базар. На открытой площади прилавки, телеги с фруктами, овощами, мясом и прочей снедью. Базарком объявляет цену, предлагаемую продавцами. Покупатели торгуются, в результате устанавливается цена, выше которой торговцы не могут продавать товар.
Чувствуется окончание НЭПа. Зашли (я с мамой) в частный винный магазин, блеск от множества различных бутылок, маленьких, больших, обычных и фигурных. Но мы ничего не смогли купить из-за очень высоких цен. Пошли за керосином. Были государственные (нефтепромовские) и частные лавки. Керосина не было ни в тех, ни в других. Продавцы нервничают – керосина нет.
ОТЦА АРЕСТОВАЛИ в ноябре (?) тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Я помню, как все было. Обстукивали стены, книги набросаны кучей на полу. Следствие проводилось в Бутырской тюрьме под Москвой. Затем ссылка на Соловки, работа на строительстве Беломорканала.
После ареста отца положение мамы стало отчаянным. Из квартиры выселили, на работе намекают, что ей надо было бы уволиться, чтобы не подвергать опасности сотрудников, а тут еще я заболел гнойным плевритом. Положили в женскую палату правительственной больницы, где работала мама. Когда освободилось место, перевели в мужскую. Мама ужасно переживала, но я выжил. Мне там было интересно, я не чувствовал себя больным и слабым, особенно, когда заслушивался вечерами страшными сказками о войне. В дальнейшем, шрам в легких врачи при обследованиях принимали за туберкулез, предлагали лечиться на курорте. Однако к пенсионному возрасту шрам рассосался.
Я еще долго выбегал на улицу, чтобы встретить папу. Читал, как в Америке преследуют людей, и никак не мог поверить, что такое может быть в нашей стране.
Профессор Чобан-Заде предлагал маме переехать к нему в Баку, но она отказалась.
Чобан-Заде родом из Карасубазара, сын пастуха. Учился в Стамбуле по направлению жителей Карасубазара и на их стипендию. Участник революции в Венгрии. Там он издавал газету как интернационалист. После падения Венгерской Республики вернулся в Крым, затем работал профессором в Баку. Поэт, писатель, публицист, востоковед. Арестован в 1929-30-х годах. Обвинен в пантюркизме. Пытали, говорят, сажали на битые стекла. Он, якобы, сказал: "Я в Венгрии был интернационалистом, а здесь меня обвиняют в национализме". Расстрелян.
Как-то мы с мамой посетили наших друзей – семью Смольских. Поводом для встречи было отведать колдуны (вареники). Тетя Смольская рассказала, что ее муж погиб на железной дороге от несчастного случая, что означало, что его расстреляли. В том же году мы с мамой посетили семью Османа Акчокраклы, с которым раньше жили в одном доме. Зоре-татай рассказала, что Осман пока еще на свободе, но они ждут худшего.
Осман Акчокраклы окончил Строгановское художественное училище, занимался археологией и историей Крыма. В последнее время подрабатывал написанием афиш и вывесок. Их сын работал в Москве на автозаводе и погиб в аварии (расстрелян). Были расстреляны молодые люди – крымские татары, которых обвинили в подготовке терактов в Кремле. Уликой считали найденные у них фотографии, на которых они запечатлены около Кремля. Зоре-татай сказала, что ребята не имели никакого злого умысла.
В тысяча девятьсот тридцать третьем году на семью было оказано давление. Дядя Али и дедушка постоянно были в состоянии ожидания ареста и поспешили уехать. После этого и мы были вынуждены уехать в Сибирь.
Одабаш Чора-Батыр