Воспоминания: Спустя 77 лет я до сих пор помню каждый день выживания в тех нечеловеческих условиях

12.01.202310:08

Художник Рустем Эмин

Депортация… Самая страшная и всегда, как кровоточащая рана, боль и воспоминание о тех страшных годах моей жизни. Прошло 77 лет, а я до сих пор помню каждую потерю и каждый день выживания в тех нечеловеческих условиях первых лет на чужбине в изгнании.

Деревню Палапан (ныне – Белинское Ленинского района) разделяла речушка, по одну сторону жили русские, по другую сторону – 8-10 семей крымских татар.

Очевидно, многие русские в Палапане знали о высылке крымских татар, потому что не раз говорили нам: «Скоро мы от вас всех избавимся, вас как собак выгонят». Однако мы на это не обращали внимания.

18 мая около 4-х часов утра – собаки лают, в дверь сильно постучали. Зашел офицер с солдатами, посмотрел на часы и на сборы дал 15 минут и приказал всем выйти на улицу. Сказал, чтобы еды взяли с собой на неделю. Отец и брат успели кое-что из продуктов взять в дорогу. Мы думали, что нас всех ведут на расстрел, все плачем. Еще во время войны друг отца дядя Саша сшил мне ботиночки. Они до сих пор у меня перед глазами – красивые, сияющие, я так мечтала в них ходить. И, когда ворвались солдаты в наш дом, я накинула пальто и полезла под кровать достать свои новые ботинки. Я одну достала, а вторую никак не могла найти. Один из солдат с криком: «Вылезай оттуда!» – пнул меня. От пинка я отлетела в сторону и бросила ботинок. Нас вывели во двор, и мы сели прямо на пороге.

В 10 метрах от нашего дома стоял пулемет, и солдат сказал: «Если не пошевелитесь – расстреляю». Собрали всех соседей у нашего дома. Вместе с нами был выслан и тётин сын – Велид. Тетя Мунибе Газиева со старшим сыном Зевидом уехала в Керчь, где они жили до войны. Ее муж воевал на фронте. И только в 1947 году она увидела сына снова, уже в Узбекистане.

Нам не дали даже одеться. Стоим в нижнем белье, только успели сверху пальто накинуть. Мы, дети, захотели в туалет, солдаты не разрешили: «Где стоите, там и справляйте нужду». Мама очень плакала и просила солдат, чтобы дали время узнать, где старшая дочь. Сестра Зекие два дня назад уехала на учебу в Симферополь, и мы о ней ничего не знали. Оказывается, она не успела уехать и заночевала в деревне Чистополье у русской знакомой. Утром та ее будит и говорит: «Зина, вставай, всех татар выселяют». «Наверное, не всех?». «Нет, всех подряд». В Чистополье на курсах трактористов из сел Палапан и Аджи-Эли (исчезнувшее село в Белогорском районе) около десяти ребят крымских татар проходили обучение. Занятия уже начались. Сестра собрала ребят, и они побежали в деревни искать своих родных.

На всех крымскотатарских семей, проживающих в Палапане дали одну повозку. На нее посадили старенькую бабушку Ачче с двумя маленькими внучками. Сын Ачче воевал на фронте, а невестка поехала на станцию «Семь Колодезей» узнать о судьбе мужа. Так, помню, эта старая женщина ничего вообще в дорогу не взяла. Когда приказали выходить из дома, она успела схватить только сковородку с хамсой, больше ничего – ни еды, ни одежды. Так и сидела, обняв детей и сковородку.

Мы все шли пешком за повозкой, нас повели в деревню Аджи-Эли, это в 2-3 километрах от Палапан. Возле колодца собрали крымских татар из нескольких деревень. Смотрим, в село по дороге идет группа молодежи и среди них сестра Зекие. Их тоже присоединили к нам. 

Мы все были окружены вооруженными солдатами, нас никуда не выпускали. Сестра Зекие подошла к офицеру, который нас выгнал из дома, и попросила разрешения взять вещи. Она хорошо говорила по-русски и объяснила офицеру, кто ее отец, что он коммунист, был связным в годы немецкой оккупации. Офицер слушал и изменился в лице. Потом разрешил с каждого дома отправить человека для того, чтобы взять необходимые вещи. К ним приставил солдат. 

Сестра пошла домой – дверь открыта, в сарае корова недоенная мычит. Русские соседи Жучковы стоят возле коровы, хотят подоить, но она бодается, не подпускает. Сестра подошла к нашей корове, поцеловала ее – из глаз животного текли слезы. Даже животное понимало, какую трагедию мы переживаем. Сестра взяла кое-что из вещей и документов. Во всех домах крымских татар в деревне Палапан, кроме нашего, были уже заколочены двери и окна. Сестра попросила ребят помочь донести вещи, таким образом у нас были кое-что из утвари.

В отличие от других районов Крыма, где в этот день шли дожди, у нас его не было. Было сухо и солнечно. К обеду подъехали машины, нас всех загрузили и повезли на станцию Ташлы-Яр (ныне Пресноводное). Кругом – шум, крик, плач. Битком набили в скотские вагоны, дышать невозможно. Не помню, сколько было людей в нашем вагоне, мы, дети, залезли на вторые полки (нары) и оттуда смотрели в зарешеченное окно. Когда проезжали Сиваш, старшие плакали и кричали: «Биз Сивашны кечеятамыз. Сиваш – Къырымнынъ къапусы. Сени даа корермизми, ватанымыз? Сагълыкънен къал, Къырым! Балалар, озь тувгъан топрагъынызны унутманъыз!» (Прощай дорогой, родной наш Крым! Мы уезжаем, увидим ли тебя еще?). Нам, детям, говорили: «Смотрите, дети, мы через Сиваш – ворота Крыма проезжаем. Никогда не забывайте свою родину Крым!».

На остановках старшие хватали, какую есть, посуду и бегали в поисках воды и еды. Туалета, воды в вагонах не было. Не помню, давали ли в дороге еду, только на станциях стояли всего несколько минут, а в степи останавливали на 2-3 часа. Как только поезд останавливался и открывались двери – и стар и млад, все, никого не стесняясь, бежали за вагоны справлять нужду. У нас в вагоне умерших не было. Медицинского обслуживания не было, никто не спрашивал, в каком мы состоянии, нас везли на вымирание.

Помню, на какой-то маленькой станции в Украине нас закидали камнями. Стояли вдоль дороги с корзинками и кидали камни. Взрослые нам сказали ложиться и не выглядывать в проемы. 

Не помню, сколько мы были в дороге. Наш состав прибыл на станцию Зербулак Самаркандской области. Оттуда на машинах нас повезли в какой-то кишлак, где мы прожили месяц. Потом нас повезли на рудник Лянгар Хатырчинского района, где добывали вольфрам. В рабочем поселке в основном жили русские, узбеков почти не было. Нас привезли не в сам поселок, а на два километра ниже, называлась эта местность Мойкой, где были расположены бараки. Эти бараки были сделаны специально для нас, крымских татар. Их было 10-12, и они представляли собой крытые камышом землянки. Спускаешься по нескольким ступенькам вниз и перед тобой длиннющий коридор, по сторонам которого расположены нары. Помню, что людей было очень много. Так как это была горная местность, то жары не чувствовали.

С первых же дней среди людей в бараках началась эпидемия брюшного тифа и дизентерии. В нашей семье первыми заболели тифом сестра Назмие, Велид и я. Это было в октябре 1944 года, нас увезли в больницу. Мы лежали три недели, когда выписались, заболели мама и сестра Зекие. Их забрали в больницу, через неделю мама умерла. Сестра двадцать дней лежала без сознания, но молодой организм выдержал. У Зекие были очень красивые, длинные волосы. Мама перед смертью просила врачей: «Мои волосы состригите, а дочкины не трогайте». У сестры, после выздоровления, весь волос осыпался и больше не был таким пышным. Отец навестил маму, она уже была на выздоровлении и сказала: «Ты смотри детей», а сама пошла на уколы. На следующий день нам сказали, что мама умерла. От всего былого богатства у мамы на руке осталось одно золотое кольцо, которое она очень берегла. Когда пришли ее забрать на погребение, кольца на пальце не было…

Тогда много слухов ходило, что умерщвляли наших людей. Отец как-то навестил в больнице соседа Абла-агъа, поговорили, вышли во двор погреться на солнышке. Абла-агъа позвали на процедуры, он говорит: «Керим, ты подожди, я сейчас вернусь, только приму уколы». Отец ждет-ждет, а соседа все нет. Пошел спросить, а ему отвечают, что Абла-агъа умер.

В местах депортации был комендантский режим, за пределы Лянгара нельзя было выходить. Каждый месяц ходили на подписку к коменданту. С первых же дней погнали на работу. Организовали ОСМУ (отдельное строительно-монтажное управление). Какой бы специальности ни был татарин – инженер, ученый или рабочий – все работали на шахте или на стройке простыми рабочими, больше никуда не брали. Отец и сестра Зекие работали на стройке – женщины на носилках таскали камни-дикуши (бут), мужчины же клали стены. Строили дома для специалистов, когда сами все ютились в бараках. Как-то отец не вернулся с работы, и мы все кинулись его искать. Он болел пороком сердца и, если хватал приступ, он терял сознание. После долгих поисков нашли отца возле обрыва, еще один шаг и он бы упал в бурлящую горную реку. После этого случая папа больше не вышел на работу. Отца в Узбекистане не раз вызывали в партком для восстановления в партию, но он не ходил и отказался от своего партбилета.

Сестра Назмие сразу пошла работать на шахту. И, хотя ей было всего тринадцать лет, она наравне со взрослыми таскала вагонетки с рудой. Брат Февзи тоже работал на шахте, получал купонами, а я отоваривалась в магазине на эти купоны. Весь день стояла в очереди за хлебом, подъезжает арба с хлебом, начинается давка. Нас, детей, рабочие затаптывали, мы только кричали и кусались от бессилия. Семьи прикрепили к определенным магазинам, где они могли купить хлеб. Помню, как-то в первую зиму купила хлеб, а выйти из магазина не могу: на улице ураганный ветер, снег, темно, ничего не видно. Продавец сказала: «Мы уже магазин закрываем, девочка, иди домой». Еле вышла на улицу, на мне из теплых вещей – мамина кофта и платок. Дорогу замело снегом, куда иду не понимаю. Проходя мимо балки, упала в сугроб, выбраться не могу, лежу, уже стала замерзать. Дома начали беспокоиться, и брат пошел искать меня. Если бы не он, так и замерзла бы. Сколько таких случаев было… Зимой исчезает человек, и только весной находили окаменевший труп.

Сестра Назмие очень хорошо работала, была передовицей труда, стахановкой, но вместо нее в Москву на выставку ВДНХ отправили другую, не крымскую татарку. Тогда труд наших людей никак не поощрялся. Сестра в течение двенадцати лет таскала тележку с рудой. Перед войной закончила два класса и больше не училась. 

Чтобы спасти семью от холодной смерти в бараке, отец продал кое-какие вещи и купил у узбеков кибитку, состоящую из одной комнаты. Это низкая комната, 10-12 квадратных метров, пол земляной, стены черные, покрытые сажей. Узбеки в те времена понятия не имели, что такое побелка стен. Посреди комнаты – небольшая яма, где растапливалась, что попадет под руку. Когда костер потухал, на яму ставили небольшой столик и накрывали большим одеялом. Вокруг всего этого разлаживали миндеры (тонкие матрацы), садились и опускали ноги в эту яму. Порой так и засыпали. Дымохода не было, поэтому все стены были в копоти. Отец выложил печку, потому что зимы в Лянгаре были очень суровые, снега выпадало много. Мы побелили стены, выстлали новый глиняный пол, как это делали в Крыму. И зажили в этой комнатке отец, сестры Зекие, Назмие, братья Февзи, Велид и я. Отец поселил в нашей комнате и свою мачеху – мы ее называли Саримен-къартана. Она была одинокая и жила, как и многие крымские татары, в бараке. У нас ничего из мебели не было. Отец где-то раздобыл два канара – огромные матрацы. Набил их соломой и постелил на пол. Итак, мы зажили всемером на этом маленьком пространстве. Но у нас была печка, и мы были защищены от суровой зимы в Лянгаре. А холода были там неимоверные, до недели вьюжило, не могли выйти из дому. Если внизу, в долинах Узбекистана мои соплеменники умирали от жары, здесь, высоко в горах, мы гибли от холода и незащищенности от морозов. Многие наши крымские татары, оставшиеся зимовать в бараках, после первых дождей и снега, крыша, состоявшая из камышей, расползлась, и они оказались под открытым небом. Сколько их замерзло и умерло в первые годы… Аллах рахмет эйлесин!

Записано со слов моей матери Мусфире Муслимовой-Керимовой, 1933 года рождения. Родилась в д. Салын Маяк (Приморское –ныне исчезнувшее) Ленинского района Крымской АССР.
Ныне проживает в г. Симферополе

Фото аватара

Автор: Редакция Avdet

Редакция AVDET