Я, Меметова Урие Эмир-Салеевна, крымская татарка, родилась 22-го июля 1928 г. в городе Бахчисарае Крымской АССР.
На момент выселения состав семьи:
- Меметов Эмир-Сале, 1895 г.р. — отец,
- Меметова Амиде, 1899 г.р. — мать,
- Меметова Зоре, 1925 г.р. — сестра,
- Меметова Нурие, 1933 г.р. — сестра,
На момент депортации семья проживала в городе Симферополе по ул. Р.Люксембург № 16, кв. 8. Квартира двухкомнатная на 3-м этаже, в 1-ом подъезде была обставлена всей необходимой мебелью, имуществом, домашним скарбом.
У отца было два брата и сестра, которые проживали в г. Бахчисарае:
1. Меметов Эмир-Асан, 1892 г.р., жена Зейнеб Чамбель, 1896 г.р., детей не было.
2. Меметов Осман, 1899 г.р., жена Сальге, 1904 г.р., дети Эмине, 1925 г.р., Зылха, 1931 г.р., Айдер, 1933 г.р.
3. Сестра Гульсум (фамилию не помню) имела 5 детей: Амиде, Фатма, Мерзие, Айше – дочери и сын Эмир-Усеин.
Мой отец был инвалидом I Мировой войны — отсутствовала треть голени правой ноги, поэтому его в Красную Армию не призывали. Работал в инвалидной артели «Прогресс» начальником чемоданного цеха. Мама не работала. Мы с младшей сестрой учились в 21-ой, а старшая сестра — в 23-ей школе г. Симферополя.
Во время оккупации, когда начали массово детей, подростков вербовать на работы в Германию, старшую сестру родители устроили работать на табачную фабрику, а меня отправили в г. Бахчисарай в семью дяди Османа, откуда я и была выслана с его семьей.
18 мая 1944 г., где-то после полуночи, когда мы все уже спали, нас разбудил страшный стук в дверь и громкие крики, что если не откроем, вышибут дверь. Явились офицер и два солдата с автоматами, и офицер заявил, что нас выселяют из Крыма. На сборы дается 20 минут, брать с собой самое необходимое и питание на три дня. Офицер уехал, а солдаты всячески торопили нас быстрее собираться. Все вместе мы собрали, натолкали пять мешков, через полчаса нас вывели из дома, заперли дверь и больше в дом нас не пустили. До шести утра мы просидели на мешках, несмотря, что на улице был май, моросил мелкий «осенний» дождь. Затем подъехала грузовая машина, в которой уже был другой офицер, который разрешил из пяти мешков взять только три, причем все это сопровождалось окриками, руганью.
Привезли нас на железнодорожный вокзал, где уже было много народу, все плакали, искали кто детей, кто родных и близких, и начали грузить в товарные вагоны, которые были разделены обычными неотесанными досками на 2 этажа. Мы оказались на 2-ом этаже, подниматься и спускаться было очень трудно, так как взяться было не за что. Так как это были товарные вагоны, то ни туалета, ни воды в вагоне не было. Взрослые каким-то образом приспособили место для ведра, которое служило туалетом. Вагон был набит битком, а солдаты, несмотря на это, приводили все новых и новых людей, и из вагонов больше не выпускали. Так нас на Бахчисарайском вокзале продержали до темноты, и только тогда эшелон тронулся.
Я очень надеялась, что, возможно, проезжая через вокзал Симферополя, встречу моих папу, маму, сестер, но, увы, этого не случилось, так как на больших станциях наши эшелоны не останавливали, а стоянки были только вне населенных пунктов.
Перед станциями накрепко задвигали задвижки вагонов, и эшелоны не останавливаясь проезжали станции. В вагонах было по 4 маленьких окна с решеткой, нам не разрешали в них показываться на станциях. В нашем вагоне умерших не было, но многие болели, а главное, были подавлены тем, что случилось, и, в каких невероятных условиях мы оказались. Все старались поддержать друг друга, делились тем малым, что у нас было. Никакого горячего питания не было. Я помню, что давали сухари, а горячее люди готовили сами: на остановках сооружали из двух кирпичей и куска железа что-то в виде очага. Благо, стоянки иногда длились час и два. А часто бывало так, что стоянка внезапно прерывалась, люди все бросали и бежали по вагонам. Никто не предупреждал, сколько будет продолжаться стоянка. Очень многие отставали от эшелона. Какова их судьба, известно одному Аллаху.
К месту назначения мы прибыли через 15 суток, 1-го июня. Это Бухарская область, станция Кермине, совхоз «Нарпай», центральное отделение. От станции до совхоза нас везли на арбах с огромными колесами, которые мы увидели впервые. И в совхозе нас никто не ждал. Две недели мы жили под открытым небом в сорокаградусную жару, воду пили и еду готовили на воде из хаузов и арыков, в которых что только не плавало.
И болезни, в частности дизентерия, не заставила себя долго ждать, комары летали тучами — началась эпидемия дизентерии и малярии. Люди погибали семьями, лечиться было нечем. Только-только появился сульфедин, но его не доставало на такое количество больных. Через две недели нас расселили в огромный барак. Возле каждой подпорки, поддерживающей потолок, поселилась семья. Скученность была невероятной, то есть были созданы все условия для распространения этих опасных инфекций и гибели людей. Я не помню, чтобы нам было организовано питание, санитарные условия, медикаменты. Все питались как могли, благо к этому времени в Узбекистане созрели фрукты, овощи. Кто покупал, кто менял, если было что менять на продукты.
На третий день приезда нас стали выгонять на работу на хлопковые поля для окучки и разрежения кустов хлопка. Все мы страдали от жары, жажды. Лично я страшно страдала от головных болей. От голода нас спасло то, что дядя устроился грузчиком на мельнице. Воду мы научились процеживать через марлю и пить только кипяченую. Весь совхоз, в котором было 7 отделений, обслуживала одна врач и одна медсестра. Амбулатория находилась в центральном отделении. Когда я обратилась к врачу со своими жалобами, то, видимо, выглядела настолько несчастной, что врач предложила мне работать в амбулатории регистратором и помогать медсестре в подворных обходах. Я, конечно же, согласилась.
С первого дня приезда, я занялась, как и многие другие разобщенные с семьями, поисками родителей. Нашла их только через 4 месяца в Ташкентской области, Велико-Алексеевском районе Сыр-Дарьи в совхозе им. Сталина. Воссоединилась я с ними только через полгода. Под страхом 20-летней каторги Мустафа-ага Пашаев и Мустафа-ага Аблаев повезли меня к ним. Папа к этому времени перевез семью (маму и двух сестер) на станцию Сыр-Дарья Ташкентской области. Сняли комнату в частном доме. Никто никаких ссуд и земельных участков, строительных материалов нам не предлагал. Папа со старшей сестрой устроились на работу, а мы с младшей сестрой пошли в школу. В комсомол меня не приняли.
22 мая 1945 г. умер папа от сыпного тифа. Семья осталась без жилья на мизерной зарплате сестры. В ноябре 1945 г. нас перевез к себе дядя, который к этому времени перевел семью из Нарпая в Самарканд.
В Самарканде я училась в 10 классе школы № 35, которую окончила в 1946 г. На выпускных экзаменах по химии и физике присутствовали преподаватели из Самаркандского медицинского института, которые отбирали хорошо успевающих учеников в институт. Я оба экзамена сдала на отлично, и была приглашена для сдачи остальных экзаменов в институт. Экзамены по литературе, русскому и немецкому языкам я тоже сдала на отлично, и с 25 баллами была зачислена в институт на лечебный факультет. Каждый месяц, как и все крымские татары, ходила на подписку о невыезде в спецкомендатуру.
В 1952 г. вышла замуж за Эмирова Сеит-Халила. В июне 1952 г., готовясь к государственным экзаменам, на седьмом месяце беременности, забыла о явке в спецкомендатуру, просрочила на 3 дня. Меня срочно по повестке вызвали в спецкомендатуру и арестовали за нарушение режима. Сутки я провела в заключении. Меня допрашивали, угрожали. Вызволила меня из этого ада депутат горсовета, заслуженная артистка Узбекистана Мартынова Нина Ивановна, в квартире которой мы готовились к экзаменам с ее дочерью Дубровской Верой. Только после письменного поручительства меня отпустили.
Я несколько дней болела, но экзамены сдала и была распределена на стройку Хишрау-ГЭС, врачом амбулатории. Здесь я проработала до 1954 г., а затем перешла на работу сверхштатным ординатором в акушерскую клинику Республиканской больницы. Через 9 месяцев получила 0,5 ставки ординатора. Заведующая кафедрой Иоффе-Голубчик Евгения Иосифовна начала привлекать меня на почасовую работу со студентами. Видя тягу к научным исследованиям, дала научную тему для кандидатской диссертации в качестве соискателя. Диссертацию я защитила в 1967 г. уже при профессоре Закирове Исламе Захидовиче.
Будучи студенткой, работая в больнице и на кафедре, каждый год по 2-3 месяца ездила на сбор хлопка. Перенесла ревматизм, инфаркт миокарда в 33 года во время тонзилектимии. То есть, хочу сказать, что все было не так просто, как написано. Шлейф «предателя», ущербность депортации всегда были рядом, все переживалось не без последствий.
Муж мой закончил то ли мариупольскую, то ли харьковскую школу в 1941 г. Отец его был раскулачен в 1929 г. Всех распределили на работу, а его оставили до особого распоряжения, отправили домой в Крым и сказали ждать места назначения. Вызов все не приходил, началась война, в ноябре – оккупация Крыма, и он остался без назначения. В апреле месяце 1944 г. всех мужчин крымскотатарской национальности призвали в трудовую армию. Он попал в Казахстан, в г.Гурьев. Правда, он говорил, что это больше было похоже на концлагерь. Там же были его отец и младший брат. Мама, тети и бабушка попали в Беговат (город в Узбекистане – ред.), где жили в тяжелейших условиях. Когда они освободились из трудармии, забрали родных и добились переезда в Самарканд, где и прожили до 1968 г.
У нас с мужем родились две дочери и, когда старшую дочь в 9-ом классе начали посылать на сбор хлопка, муж решил, что этого не допустит. В 1967 г. вышел указ о том, что с крымских татар снято огульное обвинение о предательстве, появилась возможность уехать из Узбекистана.
В 1968 г. мы попытались выехать в Крым, но, узнав о том, что приехавших подвергают повторной депортации, решили переехать поближе к Крыму и выбрали город Краснодар. Муж поехал на «разведку» и ему обещали работу инспектором ГАСК в отделе архитектуры, так как в Самарканде он тоже работал на такой же должности. В июне он устроился на работу, а в ноябре забрал меня с детьми. Мы жили на квартире, но через 9 месяцев мужу дали квартиру.
В январе 1969 г. с помощью Главного архитектора Корсакова Николая Ивановича, начальника моего мужа, который был хорошим другом ректора медицинского института, меня приняли на полставки ассистента кафедры акушерства и гинекологии. Только через 10 месяцев, по конкурсу из 7 претендентов, была избрана ассистентом на полную ставку, так как работала, не считаясь ни со временем, ни с повышенными нагрузками (операции, дополнительные дежурства, руководство клиническими ординаторами, секретарь общества акушеров-гинекологов, председатель комиссии Крайздравотдела по анализу материнской смертности). В 1977 г. получила звание доцента по кафедре акушерства и гинекологии. Всего в Кубанском медицинском институте я проработала в течение 23 лет. Когда появилась возможность переезда в Крым, мы начали заниматься вопросом обмена квартиры. Это удалось только в 1991 г., с доплатой за квартиру, так как крымчане поднимали цены за квартиры, которые этого не стоили.
Что касается развития крымскотатарской культуры в 1944-1956 г.г., все было глухо. До переезда из Узбекистана мы ни разу в Самарканде не были на концертах ансамбля «Хайтарма», так как в Самарканд они не приезжали. Изредка появлялись передачи на радио; все годы, когда стали печатать газету «Ленин байрагъы», журнал «Йылдыз», выписывали и пытались их читать, так как литературный язык не знали.
Национальные традиции, обычаи, религиозные праздники, намаз, дуа, дженазе в соответствии с канонами ислама — всё нашим народом выполнялось, но, конечно, не открыто, так как это было запрещено по законам СССР. Если бы этого не делалось, мы, более молодое поколение, об этом не имели бы представления. Папа с мамой и другие родственники умудрялись соблюдать оразу, рассказывать нам об этом. Благо узбекская среда этому тоже благоприятствовала, так как и узбеки тайно все это делали.
Не могу не описать, какой ажиотаж вызвал приезд ансамбля «Хайтарма» в Краснодар в 1989 г. среди руководящих кругов города и края. Незадолго до этого прошла демонстрация и митинг крымских татар в г.Краснодаре. Для «соблюдения порядка» были согнаны студенты всех вузов, мобилизованы вся милиция, так как думали, что мы настолько глупы, что будем противодействовать мирному проведению этих мероприятий. Все прошло на высшем уровне. Но билеты на концерт в зале филармонии были распределены работникам милиции, переодетым в гражданскую одежду, ложи были заняты руководящими лицами города только для того, чтобы в зал попало меньше крымских татар, чтобы «не дай бог, не были беспорядки». До них не доходило, что наш народ, который столько лет ждал этого праздника, не мог позволить его испортить. Концерт прошел на высшем уровне, улица была заполнена теми, кто не смог попасть в зал.
Вопрос о возвращении в Крым в каждой семье крымских татар был главным. В течение первых 10 лет народ жил надеждой, что нас возвратят в Крым. Но, увы! И тогда, поняв, что это несбыточная мечта, когда всем надоело скитаться по узбекским кибиткам, начался строительный бум. Наш трудолюбивый народ стал обживаться, строиться. Никаких ссуд, строительных материалов не давали, все покупали сами. Для того, чтобы описать все это, не хватит еще многих страниц. Обживались, но всегда жили с мыслью о возвращении в Крым. И когда появилась такая возможность, было все оставлено, продано за бесценок, и строительный бум начался в Крыму, где, и после 20 лет начала возвращения, наш народ, коренной народ, терпит унижения, дискриминацию уже на своей прекрасной Родине.
Мы же возвратились на Родину в 1991г., через 46 лет (23 года в Узбекистане, 23 года в Краснодаре). Двоюродные родственники, племянники все еще в местах депортации. Пережитое никогда не забудется, так как наши самые близкие: мамы, папы, тетя, дяди, братья и сестры остались там, мы не имеем возможности посетить их могилы, прочитать дуа!!!
Ни нашу квартиру, ни наше имущество нам не возвратили. Наш дом и квартира сохранились. Квартиру несколько раз перепродавали, нас в нее даже не пустили, когда в 1991 г. мы хотели просто посмотреть и вспомнить былое. Невольно думается, наверное, потому, что в ней сохранилось наше имущество. Мы пообщались с соседями, с которыми дружно жили до депортации. Это семья Емец Василия и Тимофеевой Веры.
1 октября 2009 года
