Я, Мелия Османова, крымская татарка, родилась 23 октября 1937 г.р. в деревне Дуванкой Бахчисарайского района. На момент выселения в состав моей семьи входили:
дедушка – Мемет Сеит Джелилов; бабушка – Хатидже Сеит Джелилова; отец – Якуб Османов, 1914 г.р.; мата – Усние Меметова, 1916 г.р.; дядя – Сеит Халиль Меметов, 1928 г.р.; тетя – Джеваир Меметова, 1924 г.р.; тетя – Макбуле Меметова, 1930 г.р.; сестра – Эльзара Османова 1940 г.р., и я.
Мы жили в доме дедушки. Дом был довольно просторный: пять комнат и длинная веранда и еще отдельно был скотный двор, но скота там не было – все истребили оккупанты. К тому времени отец вернулся домой с войны. Он потерял ногу, протеза не было. Передвигаться папа мог только на самодельном костыле.
Брат мамы, Сейт-Джелил, без вести пропал в боях под Красноперекопском. Другой брат, Сеитвели, был на фронте, вернулся уже в Узбекистан. Папина сестра, Урие, выпускница Бахчисарайского медицинского училища, погибла в Бахчисарае, спасая раненых, а брат Сейдамет дошел до Берлина и вернулся в Узбекистан где-то 1947 году. Папин брат, Мамут, воевал и вернулся живым.
Во время войны, мы постоянно находились под бомбежкой. Со стороны Севастополя был обстрел нашими войсками, а с Бахчисарая – немцами. Дуванкой почти весь был разрушен и разграблен. Мы вырыли на скотном дворе окоп и прятались в нем. Было душно. Сайде, мамина сестренка, вышла из окопа, и ее убило осколком. Ей было 14лет. Из-за перестрелки на кладбище невозможно было пробраться. Сайде похоронили посреди двора.
Когда деревню захватили немцы, мама вынуждена была бежать, так как была учительницей в советской школе. Мы скитались по разным деревням Бахчисарайского района. А когда, наконец, немцы ушли, и моя семья собралась в доме дедушки, нас пришли выселять.
18 мая в нашу деревню пришли солдаты, стали стучать в двери, требовали выйти с вещами. Никто ничего не понимал. В наш дом солдаты не пришли, и папа все время кричал: «А когда к нам придете?». Видимо надеялся узнать что-то, задать вопросы. Житель деревни Семен Семенович проходил мимо нашего дома и шепнул: «Якуб, вас в Среднюю Азию увозят, берите продукты». Мы взяли, что смогли. Мне было шесть с половиной лет. Меня оберегали родители, вся тяжесть досталась им.
Всех сгоняли на немецкое кладбище. Потом грузили в грузовики, старались запихнуть в них побольше людей, поэтому вещи отбирали и кидали в кучу. Забрали все, что мы взяли с собой.
А потом были вонючие вагоны, усеянные вшами.Стоны людей…. 19 дней в пути. Мне запомнились теснота и духота. Изредка составы останавливались в сухой степи. До смерти голодные люди ставили очажок из камней, который непременно касалась нога в сапоге, потом пинок, и снова голод.
Через 19 дней приехали на станцию Кугай Наманганской области Узбекистана. Наша семья разделилась: меня, папу, маму и сестренку повезли в колхоз Янгиабад, а бабушку и дедушку с детьми в неизвестную мне сторону. На шаткой ишачьей арбе мы приехали на полевой стан (шипан), глинобитное строение с камышовой крышей, кишевшей змеями. Кругом бескрайние хлопковые поля. Купаться было негде. Родители выпросили котел, в котором вскипятили одежду, чтобы избавиться от вшей. Видимо тифозных вшей не было, мы не заболели, зато начались заболевания кишечника. Мы пили мутную воду из арыка, кипятить или отстаивать ее было не в чем. Дров тоже не было, вокруг один только хлопок. Его все и окучивали целыми днями. Отец с ампутированной правой ногой тоже вышел в поле. Работал на колене, ползал. Мама была хрупкой женщиной, плохо переносила жару и физический труд, бригадир все время упрекал ее и ругался. К счастью, вскоре узнали, что при станции Кугай есть детский дом, где нужны воспитатели.
Детдом для трудновоспитуемых детей был эвакуирован из Ворошиловограда. Директор детдома молодой украинец, был шокирован депортации целого народа. Он согласился взять маму на работу, но комендант НКВД не подписывал разрешение, дескать, татарам нельзя доверять воспитание детей. Директор сам договорился с комендантом и взял маму на работу. В детском доме жили дети разных национальностей – украинцы, армяне, русские, а потом появились и крымские татары. Потом детдом закрыли, и мама устроилась в школу, где подверглась очень сильным моральным унижениям со стороны шовиниста, директора школы Н.А Володина.
Директор детдома выхлопотал нам комнату в бараке при станции Кугай. Я сильно заболела. Маме сказали, что я не выживу, и посоветовали накрыть меня марлей и капать на губы воду. Тетя рассказывала, что хотела взять меня на руки, но не могла, кожа и кости буквально распадались. Потом я очень долго болела малярией, от акрихина пожелтела и глохли уши.
И в то же время кому-то приглянулась наша комната. Пришел комендант и сказал, что нужно ее освободить для более нуждавшихся. Ими оказались родственники коменданта. Нас вывезли в первое отделение совхоза, где мы долго сидели на своих жалких узлах. Я лежала на узлах и мне казалось, что сейчас умру. Нашелся человек, который освободил нам комнату в бараке. Папа устроился работать счетоводом, потом секретарем в конторе, но выживали отовсюду.
Были холодные зимы, барак из камыша отапливали гузапаей и кизяком. Гузапая – это сухие стебли хлопчатника, которые сгорали быстро, а тепла давали мало. Турки-месхетинцы были дерзкими соседями, они вырубили все деревья вокруг. Папа садился около пня и. ползая на коленях, корчевал его. Окно на ночь завешивали папиным пальто. Рядом с печкой стоял старый котел, видимо, кто-то тут в бараке оставил. В котле мама готовила кашу без масла с шалгамом, получалась серая смесь. Шалгам (репу) вырастил папа. Он в колхозе хорошо работал на хлопчатнике, хоть и ползал на коленях. Бригадир выделил ему небольшой участок земли. Маме из детдома давали иногда так называемый борщ, мало аппетитную жидкость с редко встречаемыми кусочками капусты. Это был наш паек, так как и меня и сестру зачислили в детдом.
Нелегкая была первая зима в ссылке без еды, без вещей в холодном бараке. Но мы выжили. Сделали лежанку, куда от печки шел дым, и на этой лежанке мы проводили все вечера. Вечером, сидя на этой лежанке, мы слушали папины рассказы про Робинзона Крузо, про дальние страны, где всегда жарко и живут черные люди и т. д. Еще мы втроем пели песни. А мама по ночам сидела на этой лежанке и проверяла тетради. Спали мы на полу.
Позже мы, я и моя сестра, вплоть до окончания школы в 1955 году, пасли овец и одновременно учили уроки. Папа выращивал овощи, а мы помогали. Так мы выживали в депортации, никакой помощи со стороны государства мы не получали. Шаг за шагом мы улучшали свое благосостояние. Во дворе барака, где кроме нас жили турки-месхетинцы, папа «слепил» сарай, где сначала выращивал кур, потом – овец и коз. Нам не разрешали выезжать за границы поселка, мы не могли повидаться с родными. У папы умерла мама, то есть моя бабушка, но поехать к сестрам, попрощаться с матерью (они были в другой области Узбекистана) он не смог.
Мы регулярно ходили отмечаться в НКВД. Меня это очень возмущало, я отказывалась идти, говорила, что я не преступница, мама плакала, умоляла, говорила, что если я не пойду, попаду в тюрьму. Голод, малярия, дизентерия буквально косили людей. Мой дядя работал в больнице и часто рассказывал, что больница переполнена. Люди умирали от голода.
Школу я окончила в 1955 году, 10 классов на русском языке. Потом я поступила в медицинское училище в Намангане, который окончила в 60-ом году. О моей национальной принадлежности забывать мне не давали никогда.
Нас принуждали забывать все свои традиции, язык, обычаи. Мама могла читать Коран, но скрывала это, так как могла лишиться места работы. После отмены комендантского режима, когда маму пригласили на дуа, она взяла Коран, завернутый в платок, прочла из него суры, чем ошеломила многих присутствующих женщин. Вопросы возвращения на Родину обсуждались тайно, говорить об этом было боязно. Мне казалось это невозможным.
После выхода Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 г. жить стало немного легче. Мы могли поехать к родственникам. Я поехала в Ташкент, где жили мои два дяди, познакомилась с ними и своими двоюродными братьями, сестрой.
После окончания мед. училища, я работала медсестрой в Намангане. В 1969 году вышла замуж в город Самарканд, родила двоих детей – дочь и сына.
В 1989 году мы с семьей вернулись в Крым!
