Легенды Бахчисарайского фонтана Часть VII: Жизнь легенды

14.09.20150:15

«Бахчисарайский фонтан». Картина К. Брюллова, 1839-1849

Легенда о Бахчисарайском фонтане – тема поистине неисчерпаемая. О ней написано немало научных статей, по мотивам легенды авторами разных времен и народов создано множество произведений искусства: стихотворений, опер, живописных полотен и т. д. А за долгие годы существования музея в Ханском дворце мимо фонтана прошли десятки миллионов людей, чтобы взглянуть на этот памятник и послушать рассказ о нем. Для большинства из них встреча с фонтаном стала первой и единственной встречей с цивилизацией Крымского ханства.

На протяжении шести предыдущих очерков я пытался собрать информацию обо всех исторических памятниках Бахчисарая, связанных с этой легендой, чтобы выяснить: не содержится ли в сказании хотя бы крупица достоверной информации? В поисках ответа мы с вами посетили одинокий мавзолей Диляры-бикеч, внимательно осмотрели изящный садовый фонтан, которому волей случая было суждено прославиться на весь мир, а также вспомнили об утраченной жемчужине крымскотатарской архитектуры: мечети Ешиль-Джами. Идя за Пушкиным, мы проследили и путь к истокам легенды. Все эти сведения раскрыли перед нами довольно широкий круг тем, связанных с историей и культурой Крымского ханства. Но чего мы не обнаружили во время своих поисков – так это хотя бы малейших подтверждений историчности сказания.

Скупые косвенные сведения о Диляре-бикеч рисуют образ, в котором скорее можно признать почтенную, богатую, истово верующую благотворительницу (возможно, даже ханскую мать), нежели замученную в гареме юную невольницу. А сюжет легенды о фонтане, как оказалось, пришел к поэту из приукрашенных воспоминаний гречанки Софии Глявани-Потоцкой, чья дочь, скорее всего, была первой, кто придумал называть мраморный сельсебиль во дворце «фонтаном слез».

Неужели теперь, когда все это выяснилось, знаменитую бахчисарайскую легенду стоит признать пустой бесполезной выдумкой и забыть о ней?

Ничего подобного. Легенды (как успокаивал Пушкина, переживавшего об исторической недостоверности своей поэмы, князь Вяземский) вовсе не обязаны отличаться документальной точностью. Фольклор и поэзия живут по своим, особым, законам.

Значение легенды о «Фонтане слез» для Бахчисарая огромно, и в завершающем очерке нашего путешествия к Бахчисарайскому фонтану я хочу остановиться на этом.

Мало кто обращает внимание на данный факт, но пушкинская поэма для своего времени была настоящей «революцией толерантности». Присмотримся к главному герою поэмы «Бахчисарайский фонтан». Хан показан не как свирепый кровожадный деспот, а как личность, способная к душевным переживаниям. Он переживает о том, что Мария не любит и никогда не полюбит его. Но он не домогается от нее любви силой. Он позволяет ей пережить боль утраты родины и семьи в тишине, ослабляя для нее строгие правила гарема и даже позволяя ей устроить в гареме комнату для молитвы, согласно ее вере. Хан карает смертью свою давнюю возлюбленную, Зарему, подло убившую Марию из ревности. Хан не может забыться в кровавом упоении войны и в итоге выражает свою боль на языке искусства: он строит в память о Марии прекрасный фонтан.

Образ хана, хотя и весьма далекий от крымских реалий, все же имел свой исторический прототип. Пушкин знакомился с биографией Кырыма Герая по одной-единственной книге: историческому труду римско-католического епископа Сестренцевича-Богуша «История о Таврии», где тот, обработав старофранцузские переводы некоторых крымских исторических хроник и массив европейских документов, издал первый на русском языке связный очерк истории Крымского ханства. В своей книге епископ посвятил Кырыму Гераю не более дюжины страниц, но отзывался о нем с явной симпатией.

Это отношение к хану унаследовал и Пушкин. Созданный им образ сурового, но в глубине души благородного хана был абсолютной новинкой для русской литературы. До Пушкина общепринятый взгляд россиян на правителей Крыма определялся фольклором, где в собирательном термине «собака-крымский царь» сгустилась вековая вражда двух цивилизаций – от ордынского ига до «покорения Тавриды». Изобразив хана не в привычной маске звероподобного демона, а как личность, способную любить и страдать, Пушкин впервые «очеловечил» образ крымского хана перед русской публикой.

В еще большей степени эта перемена прежнего отношения коснулась образа самого Бахчисарая. До Пушкина никто в России и не думал романтически воспринимать Бахчисарай как «обитель грез» или «райский сад».

Завоеватели надменно смотрели на поверженную в прах ханскую столицу скорее как на разоренное «гнездо разбойников», полностью заслужившее свою незавидную судьбу. Пушкин был первым, кто, по собственному признанию, возмутился упадком и псевдоевропейскими переделками Хансарая и взглянул на него другими глазами: запустевший, но таинственный и манящий Ханский дворец как жилище муз и источник вдохновения.

Побывавший вслед за Пушкиным в Бахчисарае польский классик Адам Мицкевич безоговорочно поддержал (скорее из патриотических чувств, чем из преданности исторической правде) «истинность» мифа о Марии Потоцкой и написал замечательный элегический сонет о великолепном заброшенном дворце. После двух гениев, спевших в унисон друг другу, глаза, как водится, открылись у всех остальных…

Я не буду перечислять здесь имена десятков деятелей искусств, которые вслед за Пушкиным и Мицкевичем принялись восхвалять Хансарай и его фонтан во всех известных жанрах – от живописи до балета (а в 1909 г. на сюжет поэмы был даже снят немой фильм). Для историка здесь важнее не столько содержание этих произведений, сколько то, что каждый стих, каждая поэма, каждая картина и каждое оперное либретто укрепляли значимость Бахчисарая как жемчужины культурного наследия и становились «охранной грамотой» для Хансарая. Пренебрежительное отношение царских властей к культурному наследию крымских татар хорошо известно, но поднимать руку на памятник, воспетый самим Пушкиным, не решался никто.

13_09_2015_BaszХан-Гирей в сцене из балета “Бахчисарайский фонтан». Башкирский театр оперы и балета, 2007

Легенда стала по-настоящему народной, в том числе и крымскотатарской, какой она и воспринимается теперь во всем мире. Стихи и пьесы о Бахчисарайском фонтане создавали и крымскотатарские литераторы, начиная с Османа Акчокраклы, Ягьи Байбуртлы, Асана Чергеева и целого ряда других. Легенда крепко укоренилась и расцвела на местной почве – ведь традиция романтических сказаний о правителях и их возлюбленных насчитывает в Крыму многие столетия. Более того, это самый первый и самый древний жанр, с которого вообще начиналась крымскотатарская литература, первым известным произведением которой была поэма 1220-х годов поэта Махмуда Кырымлы о Юсуфе и Зулейхе.

Не всегда, впрочем, поэтические путешествия к Бахчисарайскому фонтану были овеяны романтическими грезами и ароматом роз. Порой они оборачивались куда более грозной стороной. К примеру, на судебном процессе 1983 г. Мустафе Джемилеву, среди прочего, вменяли в вину распространение копий стихотворения турецкого поэта Шюкрю Эльчина «Бахчисарайский Фонтан слез». В этом стихе Эльчин размышляет об исторических судьбах крымскотатарского народа, вспоминает у фонтана имена крымских ханов, Гаспринского, других деятелей; образно описывает трагедию депортации, говоря, что после нее в Крыму умолкли птицы, а слезы фонтана превратились в кровь… Обвинение сочло этот стих антисоветским и клеветническим и всерьез спрашивало подсудимого на заседании: видел ли он фонтан воочию и если видел, то как можно утверждать, будто из фонтана течет кровь?.. Словом, образ Бахчисарайского фонтана превратился в универсальное явление, проникшее во все жанры поэзии: от любовной лирики до политического протеста.

13_09_2015_Czern«Пушкин в Бахчисарайском дворце». Картина Г.Г. и Н.Г. Чернецовых, 1837

Как ни удивительно прозвучит, но пушкинскую легенду в Хансарае турист сегодня не услышит. Вместо нее гиды рассказывают гостям совершенно другую историю. Согласно официально утвержденному экскурсионному рассказу, экскурсовод у фонтана обязан осветить визит Пушкина в Бахчисарай, историю создания поэмы, он может даже процитировать стихотворение «Фонтану Бахчисарайского дворца». Но к легенде, которую он расскажет вслед за этим, Пушкин имеет лишь самое отдаленное отношение.

«Свиреп и грозен был хан Крым-Гирей. Никого он не щадил. Какой ни есть человек, а без сердца не бывает. Пусть даже оно каменное: постучишь — и камень отзовется. Пусть даже железное: постучишь — и железо зазвенит. А у Крым-Гирея вместо сердца был комок шерсти. Постучишь в комок шерсти — какой ответ получишь? Однажды перед ханом наземь бросили грязный мешок. Его развязали, и из мешка выкатилась Диляра – девушка, прекрасная, как цветок розы. Вскоре она зачахла в неволе и умерла. Тогда-то хан впервые почувствовал, что сердце может страдать. Он вызвал скульптора, пленного иранца Омера, и приказал, чтобы камень заплакал в память о его утрате. «Хорошо, я сделаю это, — сказал пленник, — камень заплачет. Он расскажет и о моих слезах в плену». Омер высек на мраморной плите цветок: это глаз, из которого падает тяжелая мужская слеза. Слезы наполняют горем чашу сердца (здесь экскурсовод показывает на большую чашу фонтана). Время проходит, и горе забывается (показывает на две малых). Но воспоминания воскрешают его (следующая большая чаша), и так продолжается всю жизнь…».

Эта душещипательная история, больше похожая на витиеватый ресторанный тост профессионального тамады (и сильно сокращенная мной здесь), издавна являлась «фирменным блюдом» бахчисарайских экскурсоводов. Особо талантливые рассказчики умели добиться того, что во время рассказа к слезам фонтана добавлялись слезы особо восприимчивых слушательниц в экскурсионной группе.

Как признавались по секрету старые музейные работники, эта легенда была сочинена уже в последепортационное время, когда в Москве неформально был поставлен вопрос о сносе «разбойничьего гнезда», напоминавшего о «народе-предателе». Сотрудники музея ездили в Москву, к знаменитым советским писателям, умоляя их ради Пушкина заступиться за Хансарай. В конечном итоге, с опасливой оглядкой на пушкинское наследие, было решено не трогать ни дворец, ни даже закрепленное в заглавии поэмы историческое имя города. Но легенду пришлось сочинить новую, ибо непрестанно молящаяся польская помещица Мария Потоцкая, как и чрезмерно человечный хан, на роли главных героев не годились. Пушкинское наследие, по сути, было отменено: хан превратился в бесчеловечное чудовище, религиозную панночку заменили бедной Дилярой и ввели в сказку представителя угнетенного трудового класса: «пленного иранского скульптора Омера».

Уж не московские ли писатели (например, Алексей Толстой, у которого музейщики искали защиты) анонимно приложили руку к сему творению? Ибо уж слишком затейливым выглядит это сказание, чтобы его могли сочинить простые научные сотрудники…

Я уже делился мнением о том, что не склонен слишком сурово осуждать старых музейщиков за их компромисс: они шли на что угодно ради спасения самого дворца (и ведь таки спасли его!). Политическая конъюнктура, заставившая их выдумать новую версию сказания, давно изжила себя. Но идеологически выверенный «тост тамады» (в точности как до того – пушкинская легенда) прижился и пустил в Бахчисарае глубокие корни, сосуществуя и переплетаясь с ограненной Пушкиным фантазией стамбульской красотки.

В том и заключается особенность легенд, что они порой рождаются случайно и по вздорным поводам – но приживаются на века. И весь мой рассказ был призван показать, как возникают, развиваются, меняют смыслы и укореняются в народном сознании легенды. Легенды могут быть исторически недостоверными, но если они по-настоящему талантливы и находят живой отклик в людских сердцах, то навсегда остаются в «золотом фонде» культуры – причем, культуры разных народов. А иногда, как в нашем случае, эти фантастические сказания даже оказываются способны спасти вполне реальный исторический памятник, который в противном случае не спасли бы никакие другие его достоинства.

Потому пусть по-прежнему звучит под древними сводами Хансарая легенда о Бахчисарайском фонтане. Она живет с нами уже настолько давно, что сама может стать предметом исторического исследования. Вовсе незачем свято веровать в каждое ее слово, но если хоть в ком-то из слушателей она пробуждает особое, трепетное отношение к нашему Крыму и историческому наследию ханских времен, то придумана она не напрасно.