Общий вид на Бахчисарайский Ханский дворец с севера
После обзора в прошлых очерках Большой Ханской мечети с Ханским кладбищем и бани Сары-Гузель, время перейти к знакомству с самим Ханским дворцом. Ведь и мечеть, и баня – это еще не дворец: они изначально строились как городские сооружения, а дворец находился напротив них.
За 15 лет работы с экскурсантами мне не раз доводилось слышать от туристов недовольные возгласы: мол, мы ожидали увидеть здесь грандиозное сооружение наподобие стамбульского Топ-Капы, а вместо того бродим по лабиринту каких-то разбросанных в беспорядке покосившихся разнокалиберных зданий…
Некоторые даже являлись ко мне в кабинет, вручая листки с официальными жалобами на то, что «в Бахчисарае смотреть нечего». Всякий раз, когда случалось подобное, я (подавив внутри взрыв оскорбленного крымского патриотизма и удержавшись от совета направить все эти письменные претензии покойным императрицам, приславшим сюда войска в 1736 и 1771 годах), терпеливо разъяснял разочарованным посетителям общий замысел, по которому выстроен Бахчисарайский дворец. Такие беседы довольно часто приводили к желаемому результату: взглянув на памятник с нового ракурса, гости меняли свое мнение. И винить их не за что: ведь правильно «читать» архитектуру Хансарая не учат даже в крымских вузах, а что уж говорить о неспециалистах, впервые в жизни попавших в Крым…
Так каков же был тот замысел, благодаря которому Хансарай выстроен именно так, а не иначе? Этот вопрос я и хочу рассмотреть сегодня, прежде, чем в следующих выпусках войти под своды дворца.
В одной из комнат ханских покоев стены украшены замечательной стихотворной надписью. Среди прочего, в ее тексте есть строки: «Смотря на живописную картину дворца, ты подумаешь, […] что это нитка морского жемчуга…». Сравнение в высшей степени меткое! Ведь если взглянуть на Хансарай сверху с окрестных скал, то цепь его построек, окружающая со всех сторон Дворцовую площадь, и впрямь может напомнить ожерелье из больших и малых бусин. Внизу, прямо перед нами, – арка Северных ворот и крыша корпуса, где располагалась дворцовая стража. Левее начинается культовый комплекс: Большая Ханская мечеть и кладбищенский двор с двумя куполами мавзолеев. За кладбищенской оградой начинаются хозяйственные постройки: кровли ханских конюшен, проезд Южных ворот. Ряды дворцовых построек почти упираются в покатый склон горы, покрытый зеленью: это остатки садовых террас. По правую их сторону начинается собственно ханское жилище: вначале дворы гарема с поднимающейся над их высокими стенами Соколиной башней, а затем сплошная, непрерывная цепь черепичных крыш – ханские парадные залы, жилые покои, помещения для прислуги, протянувшиеся затейливой ломаной линией до самых Северных ворот. Так дворцовые сооружения описывают полный круг, в центре которого расположена площадь.
Бахчисарайский дворец нередко сравнивают с дворцом османских падишахов Топ-Капы в Стамбуле. И этому есть определенные основания, потому что декор ханского и султанского дворцов имеют множество общих черт. В отдельных чертах похожа даже их планировка. Однако сама схема, согласно которой они устроены, отличается фундаментально. И это объясняется даже не столько различием крымскотатарских и турецких архитектурных традиций, сколько разницей в государственном устройстве Крымского ханства и Османской империи.
Схемы Ханского дворца в Бахчисарае и дворца Топ-Капы в Стамбуле
Вспомним, как устроен Топ-Капы. Он, словно крепость, отгорожен от города стенами. Внутри он состоит из нескольких дворов, последовательно расположенных один за другим по прямой линии. Эти дворы тоже разгорожены между собой стенами с воротами, и каждый последующий двор охранялся строже, чем предыдущий. В первом дворе располагались всяческие подсобные, хозяйственные и служебные помещения. Во втором – канцелярия султанского Дивана и казна. И, наконец, разделенный на несколько секций третий двор, наиболее недоступный и тщательно охраняемый, являлся личным жилым пространством султанов. Это была абсолютно закрытая территория, куда не имел доступа никто – ни чиновники, ни послы, а лишь сам султан, население гарема и доверенная прислуга.
Падишахи покидали пределы своего внутреннего двора чрезвычайно редко. Лишь по особым случаям, когда этого требовали важнейшие государственные дела (например, прием иностранных послов), султаны выходили в специальное помещение у «Священного Порога» своего личного двора – причем, показавшись на людях, держались как статуи: почти безмолвные и неподвижные. Даже за собраниями своего Дивана султаны предпочитали наблюдать через решетку из потайной комнаты, а не лично присутствуя в зале. Не могло идти и речи о том, чтобы кто-либо мог явиться напрямую к повелителю с жалобой, заговорить с ним при всех или быть приглашенным на его трапезу. Прямой доступ к падишаху имел лишь крайне ограниченный круг сановников, а жители Стамбула, как правило, издалека видели своего повелителя не чаще одного-двух раз в год, когда тот выходил в город на торжественную процессию сюннета принцев или направлялся в боевой поход.
Так было не всегда. До завоевания Константинополя турецкие правители вели отнюдь не замкнутый образ жизни. Но, силою став преемниками византийских императоров, султаны унаследовали и присущий тем стиль поведения. Эти тонкости нового дворцового этикета были четко прописаны в сборнике османских законов и обычаев, «Кануннаме», и надолго прижились.
И если крымский придворный поэт 18 века сравнивал Ханский дворец с «ниткой морского жемчуга», то османский автор 16 столетия, тоже вспоминая о жемчуге, приводил для султанского дворца совсем другую метафору: падишах, — говорил он, — сокрыт от взоров в покоях дворца, словно жемчужина в створках своей раковины.
В разных странах бытовали разные представления о том, как должен вести себя правитель. Например, в Византии, Турции, Испании, Китае и ряде других государств считалось, что величие монарха должно выражаться в его абсолютной недоступности и максимальной закрытости от подданных. Считалось, что этим подчеркивается его высочайший статус, недосягаемый для простых смертных. Правители этих стран проводили жизнь, фактически, в затворничестве, показываясь на людях лишь в исключительных случаях. Это было возможно благодаря развитой системе бюрократии: законы были прописаны настолько четко и детально, что идеально отлаженная государственная машина действовала и без прямого участия монарха, успешно функционируя даже в тех случаях, когда правитель государства был умственно неполноценен.
Иною была традиция в других странах: например, во Франции, в Персии, а тем более в выборных монархиях Польши и Крыма. Их правители считали залогом величия не столько благоговейный страх подданных, сколько их личную преданность, и потому стремились выглядеть как заботливые «отцы народа». Французские короли добивались, чтобы страна не только знала их в лицо, но и неподдельно обожала их. Их резиденцией был великолепнейший Версаль, открытый взорам специально для того, чтобы гостей поражали ослепительная роскошь и богатство правителя. Персидские шахи регулярно прогуливались по своей столице Исфахану, заходя в уличные лавки, беседуя с прохожими, а площадь перед их дворцом выполняла роль то «городского стадиона», то рынка. Польские короли должны были удерживать первенство среди всей знати государства в воинской удали, охотничьей удаче и щедрости на пирах. А уж что касается крымских ханов, то они, всецело завися от отношений с могущественными беями, были просто обязаны «подружиться со всеми» в стране, ибо в Крыму имел вес не столько сухой параграф закона, сколько личные контакты, неписанные правила и тонкий баланс сил между многочисленными группами влияния (отчасти поэтому так и бедны наши источники по истории ханства: если в Турции на бумаге регистрировался каждый шаг, то в Крыму полагались, по большей части, на устное слово).
Именно потому мы не видим вокруг Хансарая ни крепостных стен, ни тройного кордона охраны, как в Стамбуле. В разных источниках широко рассыпаны краткие сведения о том, как держались на публике повелители Крыма. Эти упоминания складываются в картину, довольно далекую от быта турецких султанов: ханы устраивают банкеты, на которых в знак особого расположения лично подают яства и чаши уважаемым гостям; они принимают посетителей в личных покоях и загородных дворцах; они живо дискутируют с послами; не считают унизительным пошутить; ханы часто путешествуют по Крыму, отправляясь на охоты либо навещая крымских беев в их родовых имениях; любой крымец имеет право обратиться к хану с жалобой и просить ханского суда – и так далее.
В этом отношении крымские ханы больше напоминали своих иранских коллег, нежели османских. И персидские веяния в обустройстве дворца встретятся нам еще не раз. Их происхождение очевидно: культура турок-сельджуков, которая в 13-15 веках оказала решающее влияние на формирование мусульманской культуры в Крыму, в свою очередь, впитала множество иранских традиций. Сельджукские влияния проявляются даже в самой планировке Хансарая: ведь кольцо зданий, окружающее единственную центральную площадь, — это схема, по которой строились именно сельджукские, а не османские, дворцы.
Общий вид на Бахчисарайский Ханский дворец с юго-востока
Хансарай является не единым, грандиозным, монументальным зданием, а живописно «рассыпанным» по речному берегу архитектурным ансамблем. Имея не так-то много общего с Топ-Капы, еще дальше он отстоит от Версаля. В Стамбуле были свои «версали» (дворцы Долмабахче, Йылдыз, Чираган и другие): султаны построили их в 18 и 19 веках, когда, в подражание французским королям, отказались от традиций затворничества в Топ-Капы и стали возводить новые роскошные резиденции по парижскому образцу. Эта мода, похоже, начала было проникать и в Крым (предвестниками чего стало распространение стиля «крымского рококо» и, возможно, строительство Ашлама-Сарая), однако укорениться тут до гибели ханства не успела. Потому перед посетителем Бахчисарая раскрывается совсем иная картина – череда не слишком больших зданий, сгруппированных «гнездами» вокруг внутренних двориков: отдельно культовый, отдельно жилой, отдельно парадный комплекс построек. Подобную структуру гораздо легче развивать и дополнять, чем единое гигантское сооружение, и на протяжении истории Хансарая ханы охотно пользовались этим, добавляя к фамильной резиденции новые и новые здания. К слову, такое устройство дворца помогло ему выжить после пожара 1736 года. Единый «версаль» в подобных обстоятельствах был бы наверняка просто стерт с лица земли, но в разорванной «нитке жемчуга» достаточно было лишь заменить отдельные «бусины» — и уже вскоре после разгрома Хансарай стал еще краше, чем прежде.
Дворец правителя в любой стране непременно является материальным выражением государственной идеологии. Потому каждая деталь в его устройстве не случайна и связана с явлениями и понятиями, которые, казалось бы, не имеют ни малейшего отношения к архитектуре. И когда эту связь удается расшифровать, это позволяет не только пополнить копилку знаний об ушедшей эпохе, но и четче уяснить ее дух, что гораздо важнее, чем просто накопление некоей суммы информации…
Приблизившись хотя бы отчасти к такому пониманию, теперь мы можем переступить порог ханского жилища.