Амди АКИМОВ
Вот уже более двадцати лет я живу в мире вальдорфской педагогики. Чем она меня привлекла и даже стала образом жизни? Тем, что полноценно охватывает жизнь ребенка в триединстве: мышление, чувства, воля. Тем, что социальные вопросы связывает с педагогическими вопросами и педагогические вопросы с медицинскими. Ведь от того, как мы воспитываем детей, зависит их здоровье, а, значит, и их дальнейшая жизнь в обществе.
Согласитесь, что в школу должен ходить «весь ребенок», а не только его голова. К сожалению, традиционная школа «заточена» лишь на развитие интеллекта человека, а его волю и чувства не затрагивает. Ведь кроме когнитивного (умственного) воспитания, необходимо развивать физические, социальные и эмоциональные связи. Педагоги должны понимать и учитывать разные темпераменты детей, особенности их конституции…
Годы работы в школе и детских садах, участие в многочисленных дошкольных и школьных педагогических семинарах, вылились в написание книги «Педагогические этюды». Захотелось рассказать читателям о том, что такое доминанта судьбы, темпераменты, конституции, почему у человека двенадцать чувств, а не пять, почему одних детей называют «большеголовыми», а других «малоголовыми», что такое «ненасильственное общение»?..
Предлагаю вашему вниманию отрывок из главы «Двенадцать чувств», где описывается моя первая встреча с Родиной – Крымом в далеком уже 1970 году.
Чувство тепла (температуры)
…Вы почти каждый день проводите один и тот же эксперимент: ставите кастрюлю с водой на конфорку, зажигаете огонь или включаете терморегулятор. Что происходит? Вода постепенно нагревается (а это значит, что суповые ингредиенты начинают медленные «полонезы» и «менуэты»), потом закипает (и тут картошка, морковка и «прочие сотоварищи» бросаются в настоящие «половецкие пляски»). То есть с повышением температуры ускоряются все процессы. А если процесс нагревания не прекращать, то вода начинает превращаться в пар – переходит в другое состояние.
Так и человек. Когда температура воздуха доходит до определенного максимума (у каждого человека он свой, в зависимости от конституции, места проживания), мы тоже впадает в иное состояние: нам не работается, не думается, не шутится.
Когда замерзаем – кутаемся в одежды, разводим костры, прячемся в теплые дома.
Для того чтобы понять насколько нам холодно или жарко ученые придумали термометр. Но, даже самые умные из них, не в состоянии придумать прибор, который смог бы измерить духовно-душевное тепло: любовь. А если ученые не могут что-то измерить, протестировать, значит, этого не существует. Хотя сами любят и кем-то любимы. Вот такой, чисто материалистический, подход.
Конечно, чтобы не замерзнуть физиологически, нам нужно двигаться телесно, но для того, чтобы не замерзнуть внутренне (не очерстветь душой), необходимо вырабатывать тепло, двигаясь душевно внутри себя (проявлять энтузиазм).
Что же движет нами в обычной, будничной ситуации? Почему мы идем на работу? Зачем спешим в детский сад? Для чего готовим обеды и ужины? Что заставляет нас, пренебрегая сном, готовить новогодний костюм своему малышу? Нами движет интерес, природное любопытство, желание поделиться своей энергией, теплом.
Так тепло, отданное родителями ребенку, возвращается обратно: просто любовью – в детстве, как благодарность – в до семейной взрослой жизни, осознанно – когда сын или дочь сами становятся родителями, то есть, через отношение к своему ребенку они понимают, что переживают их родители по отношению к ним самим.
Бывают и неблагодарные дети. Они могут «проснуться» лишь тогда, когда родители уйдут из жизни.
Нельзя перед ребенком «растекаться» и «плавиться», потому что этим ему будет позволено «лепить» из родителей и воспитателей удобную модель. Это наша задача, подобно скульптору, превращающему глыбу мрамора в прекрасную статую, осторожно и вдумчиво распознавать нужды физических и психических задач ребенка, после чего запускать программы воздействия. Но если скульптор достигает своей цели за счет воображения и фантазии, сочетая личную активность (вдохновение) и относительную пассивность камня, то педагог имеет дело с существом, наделенным личной активностью, из чего возникает задача: предоставляя ребенку разнообразную игровую среду, выявлять заложенные в нем таланты. То есть своим энтузиазмом взрослый должен подогревать энтузиазм малыша.
В иных ситуациях нежелательно находиться в одной эмоциональной температуре плавления с ребенком. В каком смысле? Малыш прищемил палец и плачет. Что будет, если мать так же начнет кричать и плакать вместе с ним? В тепло ребенка вольется тепло матери и этот «жар» усугубит его состояние. Желательно, хотя и трудно, остаться в более «прохладном» состоянии. И, накладывая холодный компресс, дать понять, что вам понятна степень его боли, и что очень скоро все будет хорошо.
Вы по собственному опыту знаете, что от одного лишь слова или действия человек может «согреться», «залиться краской», «вспыхнуть», а может и «похолодеть». Физические раны имеют свойство заживать и забываться, а вот раны, заряженные эмоциональным холодом, могут «кровоточить» всю жизнь.
Если подняться над суетой жизни и посмотреть на взаимоотношения людей через призму температурных потоков, можно увидеть, что нас опутывают струи от огненно-кипящих (любовь, преданность, дружба) до мертвенно-ледяных (равнодушие, ненависть). Весь этот спектр сопровождает нас по жизни, будоража нашу активность или, наоборот, тормозя ее.
«Вызываетесь интернат поездки отличников Крым». Не подумайте, что это потуги двоечника, пытающегося преуспеть в школьном сочинении на свободную тему. Нет, это всего-навсего телеграмма. Но что удивительно: телеграмма, присланная на мое имя! Она была первой в моей жизни! И это послание, удивительное по форме, имело еще более удивительное содержание. С одной стороны, я только что, отбросив школьные заботы, приехал домой, начал строить свои летние планы и вдруг…. Но это «вдруг», с другой стороны, было не чем-нибудь, а поездкой в Крым! Я очень взволнован. Мама тоже. Если бы предстояло путешествие «куда-то» — можно было бы усомниться и даже отказаться. Но Крым! Для нас это магическое слово священно, как и сам полуостров.
Недолгие сборы и вот я – чистенький, выглаженный, с маленьким, почти игрушечным, чемоданчиком в руке, еду в санаторную школу-интернат номер четыре имени Артыкова. Мне, десятилетнему, в одиночку пока еще не одолеть дорожной суеты с пересадкой в Ташкенте, и поэтому еду не один, а с мамой.
Приехали мы вовремя: вот он я – берите! Меня «берут», отмечают в списке «галочкой». Старшая группы (учительница английского языка) устраивает маме небольшой безобидный допрос: что положено в чемоданчик, достаточно ли?
Я прислушиваюсь к ее плавной манерной речи и продолжаю удивляться томному миганию век «англичанки». Если у меня (да и у всех остальных людей) это происходит просто «хлоп!», то у нее: «хло-о-оп!». Мне кажется, что она меня не любит, потому что, когда я попадаю в ее поле зрения, у нее презрительно опускаются уголки рта. А, может быть, она так улыбается?
И вдруг я слышу: «А сколько денег вы дали ему на поездку?». (Хло-о-оп!) Я спокоен, потому что в моем кармане лежат заветные три рубля! Но мама, кажется, не ожидала такого вопроса и немного смутилась: «Но ведь поездка бесплатная». «Да, конечно (хло-о-оп!), – ответила старшая, — «проезд, проживание, питание – все бесплатное, но там, в Крыму, вдруг вашему сыну захочется (хло-о-оп!) чем-нибудь полакомиться, купить какие-нибудь (хло-о-оп! хло-о-оп!) сувениры?» «Да, да, конечно», – поспешно согласилась мама. Мы отходим, минуя неспешную суету детей и взрослых, идем по аллее, входим в маленькую беседку, садимся. Мама сидит молча, что-то обдумывая, потом достает свой маленький черный кошелек, открывает его, делит бумажки на «много» и «мало» и то, что «много» протягивает мне! «Возьми», – говорит она, – «здесь одиннадцать рублей». Скажу честно, после слов «англичанки» я ждал «добавки», но такого богатства!.. «Мама!», – крепко обнимаю ее. Как я позднее понял, она оставила себе денег только на обратную дорогу. Насколько бы плохо я ни разбирался в вопросах домашней экономики, но знал точно, что для нашей семьи это большая сумма. Я знал, что мама инвалид третьей группы (работала в годы войны на уральских лесосплавах, сильно простудилась и перенесла черепную операцию) и получает за это двадцать четыре рубля. Отец присылал алименты – десять рублей. Я знал, что она неспроста уходила из дома на целый день: где-то белить, у кого-то штукатурить, и поэтому мы с братом были «дети не хуже, чем у других».
Но вот звучит команда к посадке. Мы спешим к автобусу, мама обнимает меня, целует. Вокруг нас, не отличаясь оригинальностью, провожающие и отъезжающие обмениваются поспешными объятиями и звонким чмоканьем. Наконец, все расселись по местам, нас проверили по спискам еще раз: несколько учителей-женщин, учитель музыки (должен же быть кто-то из мужчин), две поварихи и мы – дети. Всего – человек тридцать. Водитель запускает двигатель, но тут, как это часто бывает, одна из поварих вскидывается: ох, забыла! Бежит за тем, что забыла, возвращается запыхавшаяся и счастливая, откидывается в кресле: можно. Водитель, получив это милостивое разрешение, трогается в путь. Я оглядываюсь на маму: она стоит в толпе какая-то одинокая и скорбная. У меня от этого предательски подергиваются губы и становится щекотно глазам.
Деталей переезда я не помню, в памяти остался только всплеск восторга от путешествия.
В Крыму нас привезли в поселок Раздольное и поселили на базе отдыха. Как выяснилось, в нашей группе не все дети были отличниками, несколько человек оказались детьми или племянниками учителей. Один из таких племянников («англичанки»), парнишка года на два старше меня, подошел ко мне: «Тебе сколько дали денег»? Я с понятной тихой гордостью ответил: «Четырнадцать рублей!». «Сколько, сколько?! Четырнадцать?!», – он закатился веселым обидным смехом. «Вы слышите?», – парнишка обернулся к мальчишкам: «Ему дали всего четырнадцать рублей! А мне дали – сто!».
И в эту минуту я вдруг почувствовал, возможно, впервые в жизни, какую-то кричащую несправедливость. Ведь если у человека чего-то нет или мало – это не значит, что к нему надо плохо относиться. Если он честный, то достоин уважения.
Можно, конечно, засомневаться: а возможны ли подобные мысли в голове у десятилетнего мальчишки? Но я помню, что так думал. И сегодня, прожив несколько жизней себя «тогдашнего», я более чем уверен: настоящую ценность «кого» или «чего-либо» можно понять, лишь потеряв «это»; не имея, но мечтая об «этом»; и зарабатывая «это» ценой жизненных сил. Ведь только тот, кто прошел через ужасы войны, как никто другой, так пронзительно чувствует цену мира; только человеку, выброшенному из родного дома, по-настоящему понятно, что такое Родина; только пережившему муки голода дано постичь истинную цену хлеба; только ребенку, оставленному в одиночестве, известна цена женщине, которую он хотел бы назвать «мамой». И цена эта – не материальная.
Сегодня подрастает поколение детей «дай! – на!». Родители, бегущие перед ребенком, выхолащивая тропу его жизни от кочек, извивов и ям, вы рискуете превратиться в средство для исполнения желаний «повелителя». Своим поведением строите ему трон. И когда он будет построен, каждая ваша попытка «свержения» будет приводить к эмоциональному стрессу «монарха», потому что вы будете разрушать уже привычный, узаконенный вашими благими, казалось бы, намерениями и его желаниями, мир. Путь к счастью лежит через труд. Личный труд, а не мамы и папы. Если испытание (любое) ему по силам – пусть трудится! Душой и телом! Поверьте, это очень трудная работа – позволить ребенку самостоятельно прожить жизнь, не подменяя ее своей. Дорогие мои родители, этому тоже надо учиться.
Да, мне тогда стало обидно. Нет, не за то, что у меня оказалось меньше денег, чем у него. Своим смехом он оскорбил мою маму, ее труд, ее желание «чтобы не хуже, чем у других». И напомнил, что от нас ушел отец. У этого паренька, наверное, было все или почти все, что ему хотелось иметь, и он уже выстроил собственную иерархическую лестницу: с кем общаться, а кого презирать. Меня он безоговорочно отнес ко второй категории. (Хотя к концу сезона он почти не отходил от меня, став почти другом, спрашивал советов и, общаясь со мной, время от времени удивлялся: вот ты какой!)
В Крыму мне было хорошо. Запомнились удивительные поля нежно-пахнущих роз, из которых, как нам объяснили, давят розовое масло и готовят варенье; послеобеденные походы в лес на фруктовую базу, где, взяв несколько ведер золотой черешни, мы несли их в лагерь – это был наш полдник.
Да, на середине пути, у самой лесной тропинки, из скалы бил родник, а рядом на камне стояла кружка, к ручке которой была заботливо прикована цепочка: мол, я здесь прописана, прошу не уносить. Надо ли говорить, что каждый, кто хотел (и не хотел) пить, обязательно к этой кружке прикладывался.
Но самым удивительным и непостижимым для меня были вечерние киносеансы на базе. Билет стоил Всего! Пять!! Копеек!!! Дома походы на утренние киносеансы обходились нам в десять. И чем позже – тем дороже. А здесь… Чудеса!
К разряду чудес я отношу и весело брошеное мне: иди, к тебе приехали! Ко мне?!.. Здесь?!.. Кто?!.. Выбегаю во двор: меня встречает дядя Решат – мамин родной брат! Он приехал из Узбекистана на отдых с женой и дочерью и, путешествуя по Крыму, решил заглянуть ко мне.
Маленькое чудо случилось и тогда, когда мне протянули письмо: танцуй! Оно оказалось от сестры Майе, которая в это время жила с семьей в Геническе Херсонской области. Вопросы о здоровье, приветы и – о! неожиданный, но актуальный «сюр»: в боковой складке тетрадного листа, той самой, которая получается в месте сгиба (иначе сложенный пополам лист не войдет в конверт) – да, боже мой, ну, вы же все прекрасно знаете это место, – таился, свернутый по всем правилам конспирации, желтый бумажный рубль! Актуальность заключалась в том, что, как это ни прискорбно, но все денежки были мною уже благополучно потрачены на нужные и, скорее всего, не нужные «приятности». Конверт с письмом я положил под подушку и помчался тревожить крымские красоты: теплое синее небо, волшебной мягкости траву и полосу голубых далеких гор. Мы весело проводили время в походах, в играх, в вечерних посиделках, но думаю, что все жили одной большой мечтой: увидеть море!
И этот день наступил. Уже с вечера нам объявили: «Завтра едем в Севастополь! Не забудьте купальные принадлежности!». Думаю, немногие хозяйки успели додоить своих коров, потому что от нашего «ура!», у последних, от страха, неминуемо должно было свернуться молоко.
Мы, возбужденно галдя, рассаживаемся в автобусе. Водитель проносит в конец салона большую молочную флягу, от которой почему-то подозрительно пахнет жареным мясом. Чуть позже выясняется, что там «едут» котлеты – наш обед. Нас еще раз тревожат напоминанием о «принадлежностях». Меня это абсолютно не волнует — мои принадлежности всегда при мне. Вперед, к морю!
Я не буду рассказывать о море. Как можно рассказать о том, что невозможно постичь, осмотреть, объять, унюхать, наконец?! Вспомните о своей первой встрече с морем – вот это самое я и почувствовал. Теперь, всякий раз встречаясь с ним, я прикасаюсь к набегающей волне и шепчу слова из первой моей театральной роли: «Мы с тобой одной крови – ты и я!»
Бултыхание мальчишек, визг счастливых девчонок, нашествие медуз, Сапун-гора, Памятник затопленным кораблям, – все сплелось в единое кружево впечатлений. В музей – диораму «Оборона Севастополя» мы не попали, точнее, нас при(хло-о-оп)нула одна фраза: я там в прошлый раз была.
Все проходит. Прошел и наш выездной день. Наступил момент, когда нам сказали: «Ну, а теперь у вас остался час времени. Можете погулять, купить сувениры, но далеко от автобуса не отходите». Все бросились врассыпную: скоро уезжать домой – надо успеть потратить все деньги! Забывчивая повариха, проходя мимо, спросила: «А ты что стоишь? Смотри, как все поскакали!». Я потупился: «У меня денег нет». Она задержалась, посмотрела на меня как-то по-особенному и протянула рубль: на. Я отрицательно замотал головой, но она вложила деньги мне в руку и сказала: «Бери, бери! Потом отдашь!». И заспешила к своим надобностям. Я бы не взял денег, но это «потом отдашь» успокоило меня: я – же не просто так взял, а в долг. (Терпеть не могу оказываться в долгу, и всячески избегаю таких ситуаций. Дать кому-нибудь – пожалуйста, с радостью, но быть должным – для меня – мука смертная.)
Заспешил к прилавкам, магазинчикам. Нужно найти что-то хорошее, значимое, чтобы посмотрел и понял – оно. Кругом сувениры, сувениры, сувениры…. Всех мастей и размеров. Но это не то. А здесь что? Прямо передо мной огромная витрина магазина. А за ней кепки, плавки…. Есть!.. Нашел! Вот оно то, что нужно: маска для подводного плавания! А вокруг нее кокетливо обвилась дыхательная трубка! Это предел мечтаний! Мне так захотелось купить этот чудесный дуэт. Нет, нет, не себе. Брату Акиму. Я представил, как он обрадуется моему подарку и как, возможно, позавидуют соседские мальчишки, узрев такое великолепие. Вдох-выдох – вот то время, за которое пробежали в моей голове все эти мысли. А вот цена?.. Окрыленный мечтой, сжимая в руке заветный рубль, я наклоняюсь к надменно отвернувшемуся от меня кусочку картона. Один рубль, три копейки!.. Как же так?!.. А вот так! Маленькие, почти невесомые три копейки в одну секунду разрушили с таким трепетом выстроенное здание моей мечты. Так в чем же трагедия – спросите вы? Нужно найти кого-нибудь из «своих» и попросить эти несчастные три копейки. Другой мальчишка (и потому счастливый) так бы, наверное, и поступил, но я не мог попросить. Мне почему-то было стыдно. (Но, возможно, «тот мальчишка» уже давно забыл бы о своей покупке, а я до сих пор помню то отчаянное движение души.) Какое-то время я стоял, вздыхал, смотрел по сторонам, опять принимался рассматривать недосягаемое сокровище. А потом… потом отвернулся от витрины. Подошел к столику с сувенирами. Купил копию памятника затопленным кораблям. Поднялся в автобус. Сел.
Но мои переживания на том не закончились. Я ведь должен был вернуть рубль нашей поварихе. Она, быть может, о нем уже и позабыла, но это не умаляло моих терзаний. Брать было неловко, не вернуть – бесстыдно. Весь обратный путь на базу я старался не встречаться взглядом с доброй женщиной. Весь вечер я страдал, вернуть долг было делом моей чести. И вдруг встревоженная память напомнила: письмо… Письмо сестры! Я не помнил, успел ли потратить ее подарок? Бегу в пустую спальню, к кровати, подушку — в сторону! Хватаю конверт, вытряхиваю письмо, разворачиваю…. Есть! Сдерживаю ликующий вопль и тот, не найдя должного себе применения, немедленно превращается в тихие слезы радости. Радости и огромной благодарности сестре, которая, как будто предвидя будущее, заранее обо мне побеспокоилась. Спасибо, родная! Я взял заветную бумажку (поверьте, для меня она тогда значила гораздо больше, чем обыкновенный рубль), подошел к поварихе: «Спасибо вам, возьмите». Она кивнула, взяла денежку и заслонилась вечерними заботами. Вот и все.
Казалось бы, а чего вообще мне нужно было тогда страдать, метаться, искать выхода из положения? У кого-то, с другим мироощущением, а значит и другим умонастроением, мои тревоги могут вызвать даже раздражение. Ведь все так просто, по-взрослому буднично. Но всегда ли мы знаем, понимаем, что происходит с ребенком из-за одного сказанного нами слова, совершенного поступка? То, что взрослому кажется досадным пустяком, недоразумением, у малыша может обрести звучание трагическое. Поэтому очень важно научиться наблюдать за ребенком, попытаться узнать его, чтобы заранее можно было предугадать как то, или иное событие может повлиять на его физическое и психическое здоровье. Понимаю, что невозможно все время контролировать себя, но самый простой выход – живите праведно, живите красиво, и ребенок будет видеть, слышать и чувствовать праведное и красивое.
В рассказанной истории Чувство тепла, подобно волне, перетекало от мамы, дяди, сестры, поварихи – ко мне, что рождало ответное внутреннее движение. Неспроста во мне рождалось желание сделать что-нибудь хорошее маме, написать письмо сестре, сделать подарок брату или растопить «лед недоверия» моего товарища.
Чувство тепла помогает проявиться таким качествам, как Энтузиазм, Соучастие, Патриотизм.
