Внимание, которое местная печать уделила моему скромному труду об исторических судьбах крымских татар, конечно, лестно (см. статьи А. Люсого и Е. Веникеева в «Крымских известиях» № 128 и «Таврических ведомостях» № 31). Но откликнуться на него меня побуждает отнюдь не чувство благодарности. Собственно, критические разборы такого «стиля» (об этом ниже) отклика не заслуживают. Но высказаны идеи, касающиеся достоинств не столько книги, сколько коренного крымского народа. Именно это принуждает к крайне неблагодарному занятию, которое будет, скорее всего, выдано за попытку оправдаться. Но, бог с ним, это не главное, когда речь заходит о прошлом и настоящем целого народа.
Мои прегрешения
Следует все же упомянуть об ошибках в книге – действительных и мнимых; об обвинениях в компилятивности, в неиспользованности архивов и т.п. Придется коснуться истории написании труда – он создавался до эпохи гласности, когда сама это тема была наглухо «закрыта». Да и позднее публикация книги была крайне затруднена. Автору даже не удалось просмотреть гранки. Чем и объясняется многое: опечатки и серьезные оговорки, за которые приношу читателям мои искренние, хоть и запоздалые, извинения.
Но объяснение некоторой путаницы в отдельных датах именно опечатками – первое, что должно было прийти на ум моим критикам — их явно не устраивало. Выгоднее было объяснить этот факт злонамеренным искажением истины или некомпетентностью автора. Приведем пример. А.В. Люсый просветил меня в том, что Прутский мир был заключен не в 1714 г., а в 1711 г., что верно. Но стоило критику взглянуть на с. 438 книги, и он обнаружил бы в библиографии мою статью о до — и после полтавской дипломатии, где добрая часть посвящена именно Прутскому договору. Автор такого исследования не мог не знать точную дату заключения трактата, т.е. речь может идти о явной опечатке. Но это для критики не годится, и начинается накапливание таких, же случаев, чтобы через них выйти на подрыв общей идеи книги.
Насчет «компилятивности». Я предвидел, какую ожесточенную критику встретит книга в случае, если она будет основана на архивных данных, то есть на материале, не доступном для проверки. Обычно автора в таком случае обвиняют в произвольном использовании документов, подтасовке фактов, малодоступных проверке и т.д. Поэтому я стремился строить свои выводы на солидных, давно апробированных трудах, в том числе и авторов, которых трудно заподозрить в симпатии к крымским татарам — метод достаточно распространенный:
Собственно, создать исследование истории народа с древнейших эпох до XX в., выстроенное на архивных изысканиях, в одиночку немыслимо — здесь критики требуют явно невозможного. С. Соловьев, например, работая над своей «Историей России», пользовался услугами почти сотни научных сотрудником и студентов, переворошивших для него гору архивных дел — у меня таких помощником не было и быть не могло, так как в мировой науке историей Крымского ханства — занимаются единицы, да и то, в основном, за рубежом.
Две точки зрения
Это отразилось и на названии одной из статей: «Наука ненависти». Какой же ненависти я учу читателя? Оказывается, дело в том, что в книге упомянуты беды и несчастья, что обрушивались на коренных крымчан с севера. Мне остается посочувствовать столь нежным, легкоранимым натурам А. Люсого и Е. Веникеева, которых ничуть не волнует ложь и грязь, что испокон века обрушивала на крымских татар официозная историография России и Крыма. У критиков не оказалось иммунитета к шовинистической пропаганде — иначе чем объяснить то спокойствие, с которым они наблюдают и даже содействуют одностороннему, мягко говоря, предвзятому освещению истории народа? Незнанием таких фактов критики вряд ли могут отговориться — газета «Будем милосердны» (БМ), где трудится А. Люсый, подобный материал пометает нередко.
Но может быть оба рецензента правы, и мне действительно присущи «русофобские выпады» (Е. Веникеев) или «идеология радикального национализма» (А. Люсый)? Очевидно, нужно бы снова умолчать об агрессивных актах славян против Крыма, а еще лучше — еще раз скрупулезно перечислить набившие оскомину факты средневековых походов татар на север: Вот тогда бы критики были довольны: это совпало бы с антитатарским изложением истории двух народов. Тем более, что оно в последние месяцы активизировалось: взять хотя бы статью «Право на Крыму…» (БМ, 1992, № 13). Ее автор, трусливо скрывший свое имя (судя по лихому стилю, это корреспондент газеты А. Люсый, впрочем, я могу и ошибиться) повторяет давние выклады Г. Санина о кратковременных набегах татар на север, ни слово, не упоминая о многовековой планомерней «ползучей» экспансии русских на юг.
Статья впечатляет и классическим выводом, повторенным А. Люсым в рецензии на книгу: если речь идет об украинско-крымских связях, направленных против северной экспансии, то это — «пропаганда ненависти к России», а сам союз украинцев и татар ставится в один ряд с антикоммунистической деятельностью ОУНа (в огороде бузина!).
Короче, оба критика явно далеки от объективности. Они пишут для крымской прессы, взирая на крымскую историю как бы из России, из-за Перекопа. Их раздражает моя попытка пересмотреть историю русско-татарских отношений, глядя не с севера, а из Крыма, с точки зрения крымчан. Мне, кстати, также был интересен исторический феномен татарских набегов, им в книге уделено достаточно места. Тут скорее неприемлем мой вывод об их сути — как об обычных для эпохи походов за воинской добычей, чем тогда грешили все: от японских самураев до английских рыцарей. Показано и отличие от них походов с севера: если татары не оставляли за ханством ни города, ни села, то цари всеми силами закреплялись на южных землях, устраивая засеки, основывая военные городки, распределяя гарнизоны. Это была типичная «ползучая» экспансия, касалась ли она колонизации украинских или крымскотатарских территорий.
Но если бы даже соседи обменивались равноценными ударами (что далеко не так), то и тогда я был бы вправе рассказать только о походах русских на Крым (как это делает автор БМ и легион иных о татарах), умолчав об обратной активности. Причина весьма проста: первая тема слишком уж хорошо известна, вторая читателю неведома.
Есть и чисто моральное оправдание такого подхода. История должна быть по возможности объективной, тогда это чистая пища ума, прозрачный напиток для жаждущих просветиться. Но я спрошу своих критиков: как поступать, если в этот напиток вливалась и вливается разъедающая щелочь русофильской, шовинистической антитатарской пропаганды? Мне советуют разбавлять его пресной водой лукавый совет, ведь ядовитое действие щелочи этим не остановишь. Нет, господа, здесь нужна холодная, отрезвляющая кислота сугубо крымской истории — только так можно добиться реакции нейтрализации и сделать напиток пригодным к употреблению. Лишь располагая обеими точками зрения — из-за Перекопа и из сердца Крыма, читатель сможет сделать объективные выводы о непростой истории Средневековья, да и Нового времени тоже.
Проблема провинциализма
Забавны выпады критиков не столько против книги, сколько против личности автора. Эта провинциальная манера дискуссии сказывается даже в мелочах. Так, рецензенты называют бедного автора без инициалов, обращаясь к нему как к рядовому срочной службы (или преступнику) просто по фамилии. Хочется спросить: «Господа, неужели некогда хоть изредка развернуть «Литературку» или «Час пик», поучиться культуре диалога? Вы же мохом обрастаете в своих микро-газетах!»
Полностью вписываются в этот стиль и попытки личных угроз: вполне прозрачны намеки Е. Веникеева, предупреждающего автора, что русский народ, несмотря на его «благодушие» (?), способен, прочтя мою книгу, на «всякое» — таково уж «нынешнее время»! Не отстает и А. Люсый, рисуя мой малосимпатичный образ в виде «…недоучившегося петербургского студента, вооруженного профессорскими очками-велосипедами». Конечно, это обидно, когда тебя дразнят очкариком, но в сути я с критиком согласен: для работы над крымской темой истфака и филфака маловато, очень жаль, что не пришлось окончить и восточный факультет: арабские рукописи для меня пока недоступны. Каюсь и подсказываю жестокому критику еще более обидную для меня дразнилку: «невежда-боцман», что более обоснованно, так как служба в Черноморском пароходстве заняла у меня больше времени, чем учеба в университете, во всяком случае, длилась дольше, чей пребывание А. Люсого в детском саду.
Из вышесказанного, думаю, понятно, отчего на ум постоянно приходит мысль о садике: обе статьи, вполне инфантильны. Хотя больше в них все же упомянутой провинциальности, а это непростая проблема. Остановимся на ней ненадолго — она этого стоит.
Провинциализм бывает, как известно, географический и духовный. Крыму повезло, он никогда, испокон веку, провинцией не был. Географически он представлял собой ядро обширного региона, был центром производящей экономики, скрещением торговых путей мирового значения, контактной зоной Великой Степи и прекрасного мира Средиземноморья. Это был и культурный, духовный центр, который не разъединял (как, например, Балканы), а соединял Восток и Запад. Искусство, ремесла, высшая школа Крыма были известны далеко за его пределами; полиглоты, философы, поэты были в чреде Гиреев совсем нередки.
Крымское общество было открытого типа, что на исходе Средневековья, да и сейчас — редчайшее у нас явление (дай, Бог, чтобы мы пришли к нему поскорее!). Здесь была впервые в Европе отменена система рабского труда (I в.н.э.), а крепостного нрава татары не знали вообще — не это ли источник расцвета ремесел, искусства, экономики, общепризнанного уже в ХV в.? Славяне должны быть столь же благодарны крымцам, сколь другие европейские народы — грекам и римлянам, ведь именно из Крыма на север проникли, технология стали, арочные и сводчатые перекрытия, циркуль, отвес, рубанок, коса и многое другое. Короче, для допетровской России Крым был окном в мир.
Ханство далеко обгоняло «просвещенную» Европу (не говоря уже о Московии) не только в социальном и экономическом плане, но и в веротерпимости, толерантности, отсутствии ксенофобии. Крым был многонационален, но все жили мирно (христиане, в частности, имели свои церкви и монастыри, которые пользовались покровительством ханов, православные и католики освобождались от воинских тягот). То есть, это был и центр передового мышления. Крым был недосягаемым идеалом для остальной Европы, особенно в мрачные эпохи крестовых походов, инквизиции и прочих естественных отправлений христианского тоталитаризма.
Так шло до аннексии полуострова Россией, мигом закрывшей границы, депортировавшей десятки тысяч христиан (1778 г.), начавшей заселять его русскими крепостными. Уже Екатерина II понимала, что крымских татар – народ изначально воспитанный на идеалах свободы и терпимости, колонизовать и закрепостить невозможно, если не лишить его исторической памяти. И в 1833 г. были сожжены книги и древние рукописи — основное сокровище культуры Крыма. В 1928 г. этот акт вандализма был повторен. Чего, собственно, и следовало ожидать от продолжателей затянувшейся русификации края, стремившихся превратить его в обычную российскую провинцию.
Увы, это удалось, хоть и нескоро и неокончательно. Не стали провинциалами И. Гаспринский, Ч. Челибиев, М. Волошин, клан Боданинских, А. Озенбашлы и многие, многие крымские интеллигенты, известные далеко за пределами Черноморья.
Провинциалами всегда ощущали себя здесь переселенцы, в глубине души презиравшие землю, давшую им приют. Понятная тоска по далекой родине не вдохновляла на познание традиций, истории, культуры Крыма. Временщики вроде Гиренко и Багрова безнаказанно губили природу, им никто не перечил, так как никто толком не представлял, какой она была, какой должна быть.
Такие вещи известны лишь коренному народу — крымским татарам единственному хранителю традиционной среды обитания. Возвращающиеся крымские татары, которых искореженный ландшафт, вид «обновленных» городов не устраивает, неудобны партократам, пересевшим в кресла администрации края, отчего она и борется с Возвращением, не брезгуя никакими средствами — лишь бы Крым остался покорной провинцией, заселенной Иванами, не помнящими родства. Таким образом, сложилась редкая ситуация: власти все еще считают полуостров мелким обломком империи, который неплохо бы окончательно русифицировать, закрепив его провинциальный статус. Национальное же крымскотатарское движение в лице Меджлиса и ОКНД «ощущает себя наследником славного прошлого, когда Крым был признанным духовным, политическим, экономическим центром, и которое должно возродиться в форме национально-территориального государства.
Участники этого движения уже сейчас ощущают в себе и гордость за свой край и силу самопожертвования ради его блага — это доказано неоднократно. Они — будущее Крыма, независимость которого в его самоценности и неповторимости, сбереженной коренным народом. И какими же убогими по сравнению с ним выглядят те, кто по-прежнему тащат полуостров в болото имперского провинциализма — сами-то они давно завязли в нем по уши. Доказательством тому служат обе упомянутые статьи с их смешными угрозами, бессильной клеветой и натужным «остроумием». Форма и содержание здесь стали плодом не творческого дара, а порочной идеи. Она водила рукой критиков» и вот перед нами редкий по совершенству образец сугубо провинциальной журналистики.
Наиболее общий вывод, который можно сделать по прочтении обеих рецензий — это крайнее неуважение критиков к читателю книги, который, я уверен, сделает (уже делает, судя по письмам) о ней свое собственное заключение. Читателя считают, мягко говоря, неумным — это видно из таких «наивных» замечаний критика, вроде: как это Возгрин, будучи русским, может считать себя коренным крымчанином? Объясняю на примере (Господи, дай терпения!): писатель из Мельбурна, Алан Маршалл — коренной австралиец. Но он не относится к коренному населению Австралии, к ее аборигенам. Ну, как, понятно?
Да нет, вряд ли мы когда-нибудь поймем друг друга. Это невозможно, даже если бы расхождения сводились лишь к эстетическим идеалам: на вкус и цвет товарища нет. Мои оппоненты оскорблены, как указывалось, отсутствием у меня любви к следам на теле Крыма, оставленным Россией: я понимаю А. Люсого и Е. Веникеева и не обижаюсь — им русская культура ближе и они чужды Крыму. Так же как и мне ближе крымская и я далек от березок, матрешек и частушек России. Конечно, можно любить и иную культуру (менее всего, кстати; это считалось грехом к Крыму). Но лишь до тех пор, пока она не начнет вламываться столь грубо, по-хамски в твою собственную, калеча ее и подавляя. Совместить эти альтернативы нормальный человек не в силах: «Плюрализм в одной голове — это шизофрения» (Н. Коржавин).
Поэтому в перспективе я вижу не какую-то синтезированную русско-крымскую культурную химеру. Избави Бог, ведь это равнозначно исчезновению с лика Земли уникальной, яркой крымскотатарской культуры. Я лично верю в иное: в победу Крыма, детей его природы, их традиций, в которых — ее единственное спасение. Залог этой победы — неодолимое стремление крымских татар на Родину, которому неплохо бы поучиться иным нациям, в том числе «великим». Завидное это качество, а не что-либо иное, позволило народу преодолеть немыслимые тяготы и лишения на пути домой, к возрождению традиционно открытого крымского общества.
Что же касается моих критиков, то волей-неволей придется продолжить метафору, которой Е. Веникеев озаглавил свою рецензию: «Кривое зеркало Возгрина». Очевидно, не только у меня, а и у многих читателей уже всплыла в памяти старая русская пословица: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива!»
Валерий ВОЗГРИН, доктор исторических наук
