Осенью 1953 года число крымскотатарских студентов в Ташкенте резко увеличилось, так как после смерти в марте этого года Сталина была несколько смягчена жестокость властей.
В полуторамиллионном Ташкенте найти своих соотечественников, рассеянных по разным институтам, было бы сложной задачей. Однако нашему объединению помогло то, что по недомыслию работников органов безопасности все студенты города должны были в одно и то же число каждого месяца приходить отмечаться в одну и ту же спецкомендатуру. Там все юноши и девушки перезнакомились, и этот оскорбительный для нашего достоинства день даже стал для нас днем встреч и даже в какой-то степени желанным.
Еще до прихода пополнения 1953-го года немногочисленные наши студенты уже встречались, вместе проводили праздники. И уже на первой сентябрьской встрече у ненавидимой комендатуры молодое пополнение познакомилось со своими старшими товарищами, и нам было предложено в ближайшую субботу вечером встретиться на одной из автостанций Ташкента, чтобы отправиться в гости в родительский дом одного из этих старших наших земляков. Мы сидели за скромным вечерним столом во дворе пригласившего нас хозяина, спать нас разбирали по соседских домам. Хочу назвать среди старших наших друзей Мустафу Армана, в сельском домовладении дяди которого мы часто собирались.
Собирались мы также и в Янги-Юле, и в Кибрае, и в Чирчике…
На этих встречах наши старшие товарищи, которые стали студентами в более суровые годы, то есть до 1953-го года, предостерегали нас от политических бесед, призывали нас соблюдать осторожность. Труднотеперешнему поколению даже представить себе, какие трудности, издевательства, запугивания пережили те ребята, которым удалось стать студентами до 53-го года. Например, Айдер Шакир-Алиев, который закончил школу в Янги-Юле в 51-м году и не получив разрешения уехал из Янги-Юля, поступил в Ташмединститут, но его вычислили и посадили в тюрьму. Те, которые стали студентами до 53-го года, были медалисты, комсомольские активисты в своих школах, им разрешили быть студентами, но находились они под контролем. Контроль над ними в вузах осуществлял не только так называемый «первый отдел», но и партийная и комсомольская организации. Юноши, например, не допускались к обучению на военных кафедрах, и это обстоятельство, как и ряд других, был известен всему студенческому коллективу. Но все наши старшие товарищи держали высоко свои головы, хорошо учились.
Мы, студенты набора «пост-сталинского времени», отказывались быть лояльными к унижавшей нас власти. До поры до времени наше возмущение существующим положением выражалось в разговорах.
С каждым годом увеличивающиеся количественно ташкентские студенты созревали для политической борьбы. Этому способствовали и некоторые либеральные перемены в стране. Был отменен комендантский режим, но сохранились все другие ограничения, и это убедило нас, что советская власть не собирается восстанавливать нашу государственность в Крыму, что за свои права надо начинать борьбу.
17-го ноября 1956-го года состоялось организационное собрание в одной из комнат общежития Ташкентского текстильного института. Был создан «штаб», как мы его называли, нашей организации, в который первоначально вошли следующие студенты:
Шевкет Кадыров, Сейдамет Муратов, Закир Мустафаев, Джемиле Юсуфова – от Ташкентского Текстильного института;
Алие Велиуллаева – от Ташкентского Педагогического института;
Шариф Бахтышаев – от Ташкентского Ирригационного института;
Айдын Шемьи-заде – от Средне-Азиатского государственного университета.
В дальнейшем в состав руководства вошел от Текстильного института Рустем Нагаев.
Через неделю были обсуждены и приняты Устав и Программа организации. В Программе были сформулированы три практические задачи:
1. Пробуждение народа к политической активности.
2. Информирование общественности СССР о положении крымских татар.
3. Требование к властям поставить в повестку дня вопрос о скорейшем восстановлении Крымской АССР.
Устав первоначально предполагал следующую структуру организации: в каждом учебном учреждении создается своя группа Движения со своим руководством, которое поддерживает постоянный контакт с главным «штабом» Движения. Но почти сразу же Движение распространилось на заводы, фабрики, совхозы Ташкента и области. Этому способствовала активная работа наших функционеров с крымскотатарским населением.
Для членов «штаба» мы проводили своего рода семинары, на которых один из нас знакомил остальных с историей борьбы крымских татар с Россией в конце XIX и в начале XX веков. Мы доставали материалы о деятельности наших замечательных людей, политиков, ученых, литераторов, расстрелянных впоследствии в подвалах НКВД. Работали мы и в республиканской библиотеке имени Навои, где откапывали даже в легальных советских изданиях сведения, которых были лишены в местах прежнего проживания.
Общегородские собрания крымскотатарской молодежи проходили в актовых залах институтов, общежитий. Однажды Шевкету Кадырову и Закиру Мустафаеву удалось получить в наше распоряжение огромный зал Дворца Культуры текстильщиков. Власти не сразу распознали в сообществе крымскотатарской молодежи политическую организацию. В дальнейшем таких возможностей мы были лишены. Даже собрания «штаба» мы не могли уже проводить в привычной комнате общежития Текстильного института – стукачи следили за тем, кто приходит туда. Имея к тому времени разветвленные связи с рабочими ташкентских заводов, мы проводили свои, теперь уже законспирированные совещания в их тесных комнатках. Несколько раз предоставлял нам свой недостроенный дом в поселке Эркин под Ташкентом студент института иностранных языков Рустем Военный.
Стало привычным начальный период национального Движения крымских татар называть «петиционным» с некоторым оттенком снисхождения. Наши методы никак нельзя отнести к именуемому так стилю. Мы обращались к «дорогому Никите Сергеевичу» или к Верховному Совету СССР с требованием вернуть крымских татар на родину в Крым и восстановить Крымскую АССР. Но до того с текстом этого письма знакомились тысячи наших соплеменников – на ташкентских заводах, в приташкентских совхозах, в Чирчике, в Ангрене, в Мирзачуле наши активисты распространяли размноженные от руки тексты и собирали подписи для отправки «дорогому Никите Сергеевичу».
Неужели кто-то сочтет нас такими наивными, полагая, что мы надеялись, что Хрущев немедленно исполнит наши требования? Нет, конечно! Но наши письма читали люди всех возрастов, в том числе и учащиеся средних школ, и, я думаю, знакомство с нашими текстами сыграло положительную роль в зарождении в их сердцах стремления к борьбе.
Правильно будет называть первый период национального Движения крымских татар «информационно-подстрекательским».
Наши функционеры собирали подписи под весьма смелыми текстами наших обращений по всему Ташкентскому региону. Например, в одном из текстов мы призывали советскую общественность выступить «против расизма и геноцида» в отношении к крымским татарам.
Такие тексты были подстрекательством наших татар к возмущению, демонстрацией смелости формулировок, а властям мы давали знать, что настроены решительно. И главными орудиями нашей борьбы были гласность и массовость.
К осени 1957 года Движением были охвачены все социальные слои региона. К нам приезжали молодые люди из Самарканда, из других мест. Всем обращающимся к нам мы давали наши тексты и наши учредительные документы.
Кроме постоянной организационной работы и пропаганды среди населения нам удавалось проводить единичные акции. Например, очень удачной была акция, проведенная в 1957-м году. Летом этого года через Ташкент летели в Москву на Всемирный фестиваль группы молодежи из стран Азии. Стало известно, что они заночуют в студенческих общежитиях, и к этому времени наши ребята подготовили много экземпляров текстов, в которых обращались к зарубежной общественности с просьбой требовать возвращения крымских татар на родину.
Таким образом, нам удалось впервые показать, что существует организованное сопротивление против подавления человеческих прав крымских татар и подать пример к действиям в этом направлении.
Были ли репрессивные меры против организаторов молодежно-студенческой организации 1956-го года? Мы с самого начала наших действий готовы были и к исключению из своих вузов, и к тюремному заключению. Но события происходили после известного Двадцатого съезда, на котором были осуждены сталинские преступления. Конечно, режим не переставал быть репрессивным, но, по-видимому, решили не открывать публичного дела. Нас вызывали в «первые отделы» институтов, где с нами беседовал товарищ в штатском костюме. Меня все же по смешной надуманной причине исключили из Университета. Но сыграли роль возмущения студентов факультета (которое я подогревал), а также руководство факультета и деканат было на моей стороне – я был студент 5-го курса и к тому же отличник. Через три месяца я был восстановлен.
Когда мы закончили учебу в своих вузах, всех нас, руководителей организации, заслали работать в самые отдаленные регионы Узбекистана. Меня распределили преподавателем в пединститут с узбекским языком обучения в Карши или в Термез – сейчас не помню. Конечно же, я не поехал…
Айдын ШЕМЬИ-ЗАДЕ
