Утром была война
Я родилась 3 января 1925 года в деревне Саватка Балаклавского района. Мать была домохозяйкой, отец – извозчиком. В семье нас было пятеро детей, я – самая старшая.
Я очень любила учиться. Мне даже подарили отрез как премию за хорошую успеваемость. Но окончить школу так и не смогла.
Мне было девять лет, когда умер папа. 11 мая 1934 года он почувствовал себя плохо, слег, а на следующий день его уже не стало. Мама тоже была слаба здоровьем. Но все равно каждый день выходила в поле, чтобы как-то прокормить нас. Через несколько лет от сердечного приступа умерла одна из моих сестренок. После нее не стало самого младшего нашего братика. И, едва мы отошли от горя, началась война. Мне было шестнадцать лет…
Мужчины ушли воевать, пахать в полях было некому. Из каждой деревни выбирали девушку, чтобы обучить работе на комбайне. В Саватке выбрали меня. Я уже начала выходить в поле, пахать, но вскоре на нашу деревню обрушился страшный гул – это заходили немецкие обозы, машины, мотоциклы, военная техника. Было очень шумно и страшно. Первые несколько дней мы боялись выйти из дома. Лишь когда поняли, что солдаты не собираются нас убивать, немного осмелели. Немцы не издевались над нами, не глумились над девчатами, но морально подавляли сильно. Они считали себя высшей кастой, а нас – третьесортными людишками.
Мы снова начали голодать, всю живность и продовольственные запасы забрали солдаты. Всех незамужних девчат грозили отправить в трудовые лагеря в Германию. Некоторые девушки выходили замуж за ребят младше, лишь бы их оставили в покое. Я тоже вышла замуж только для того, чтобы остаться в родном селе. Мой муж был учителем в школе и поэтому, когда началась война, его не забрали на фронт. Естественно, никакой любви между нами не было, да и о какой любви можно говорить в военное время? Мы все старались просто выжить. Но со временем мы притерлись и полюбили друг друга.
Охота на семью муллы
Была в нашей деревне партизанская семья. Глава семьи, Къайбулла, был муллой, поэтому за ним и его близкими закрепилось прозвище «семья муллы». Двое его сыновей Меджмедин и Хайретдин ушли в лес к партизанам. В селе осталась их мать, дети и жены, одна из которых была на последних сроках беременности. Не знаю как, но немцы узнали, что эта семья – партизанская. Их погрузили на машины и вывезли в лагерь эсесовцев. Потом говорили, что их расстреляли. Оставили только старенькую бабушку, как приманку для сыновей-партизан. Дом постоянно патрулировали.
Я узнала, что старушка голодает. Мама как раз замесила тесто на хлеб. Я незаметно отщипнула от него кусок, сунула за пазуху и побежала к дому муллы. Когда я увидела старушку, слезы навернулись на глаза. Она сидела, сгорбатившись над котелком, отковыривала жировой нагар и ела его. Я быстро отдала ей тесто, она схватила его и тут же съела еще сырым.
Вскоре после этого поймали и самих партизан. Их расстреляли, а трупы возили по деревням, пугая местных жителей, чтобы они не шли против немцев.
«Неправильные» пчелы
Советские войска были где-то рядом. Мы слышали, как
разрывались снаряды в Севастополе, гранаты падали и на наше село, прямо в наш огород упал подбитый немецкий самолет. Я видела, как кишки летчика вывалились из его тела.
Когда в деревню снова вошли «наши» войска, мы день
и ночь танцевали, пели песни и плакали от счастья. Но недолго… Поздним вечером 17 мая в дверь начали тарабанить. Я подошла к двери и сказала, что мы не можем открыть, потому что в доме нет мужчин. Солдат оказался казанским татарином. Он прошептал на татарском «Апа, ачинъыз, бир яхшы хабер айтаджам». Иначе сказать он не мог, потому что в каждом доме, в том числе и в нашем, ночевали солдаты. Если б знали мы, что он хочет нас предупредить… Дверь я так и не открыла.
Под утро в дверь снова постучали со словами: «Откройте – НКВД!». Они попросили мой паспорт, сказали, что нас выселяют из Крыма, на сборы дали 15 минут. Напоследок солдат сказал: «Смотри, не растеряйся, сколько сможешь на себе утащить, столько и бери». Я распорола матрац и принялась запихивать в него вещи, посуду, кое-что из еды. Накрыли мешок тазом и стали ждать. Пришел пожилой политрук, ткнул пальцем на таз и спросил зачем мне он. Я показала на живот, сказала, что скоро у меня будет ребенок, его нужно будет где-то купать. Он рывком швырнул таз в сторону и попал прямо в пчелиный домик. Пчелы роем вылетели наружу. Тогда он разозлился еще больше, но, не зная к чему придраться, прокричал: «Почему у вас пчелы не работают?!» Я ответила, что они работают днем, а сейчас ночь. Он молча запер дверь нашего дома и собрался уходить. Но дома остался паспорт и папина скрипка. Я с животом полезла в окно, чтобы забрать их,
но политрук вернулся, схватил меня за ноги, со всех сил дернул назад, покрыл меня матом и сказал, что этот дом уже не мой, мне нечего там делать, после чего ушел.
Сломанные судьбы
Тогда я побежала к маме. Она жила отдельно и была очень боевой, смелой женщиной, но такой я ее не видела никогда. Мама с ошалевшим взглядом держала в руках топор, ее руки тряслись. Все в деревне словно с ума сошли, стоял жуткий гул, крики, стоны, собаки выли, коровы непрерывно мычали, птицы кричали. Я увидела маминых соседей. Муж, жена, сын-подросток, у каждого в руках по младенцу. Накануне женщина родила тройню. Ногу ее обвила четырехлетняя дочка. Огромные слезы текли по их щекам, а в глазах был страх. Эту картину я не забуду никогда.
Через 28 лет я случайно встретила мужчину, который оказался тем самым мальчишкой-подростком. Я узнала, что все три сестренки-тройняшки Мухтара (так его звали) одна за другой умерли в дороге во время депортации. Потом не стало его отца. Не выдержав потерю, умерла и мать. Они с сестренкой остались вдвоем, но вскоре умерла и она…
Вырос Мухтар в детдоме. Потом женился и пообещал себе, что никогда не будет один и вырастит столько детей, сколько пошлет ему Аллах. Жена подарила ему двенадцать детей, но картины прошлого преследовали его и днем и ночью. Слишком долго он был один во всем мире. Мухтар беспощадно пил, чтобы забыться. Он тогда сказал мне: «У меня все внутри горит, никак не могу забыть, и только этот ядовитый напиток притупляет боль…».
Все вернулось на круги своя
Нас привезли в Гулистан. Это место называли голодной
степью – там не росли ни овощи, ни фрукты. Мы попали в колхоз, в который еще задолго до этого высылали украинцев. Эти люди прониклись к нашей беде и старались всячески помочь нам. Через три месяца я родила девочку. Вскоре нас нашел мой муж. Мы еще несколько раз переезжали с места на место, а потом, наконец, осели.
Сложная была жизнь, и тяжелых дней было намного больше, чем хороших. Я помню голод 33-го, когда люди траву ели, чтобы не умереть с голоду. Отец мой поменял золотой кушак на несколько буханок хлеба. Отца не стало – опять голод, война – голод, депортация – голод. Единственное, что мне помогло пережить все это – это мое крепкое здоровье.
В 1993 году мы, наконец, вернулись в Крым. Только здесь я смогла обрести покой. У меня пятеро детей и четырнадцать внуков, теперь я самая богатая бабушка на свете!
Текст и фото Айше ЮНУСОВА
