[Энвер СЕФЕРОВ]
Раскрытию темы мировоззренческих основ родового феномена как нельзя лучше способствует устное народное творчество. В данной статье речь пойдет о забытой крымскотатарской сказке «Буюк Ламбат масалы».
Из глубин истории на фоне обыденной сказки, в полете народной фантазии, искусно шлифуясь и оттачиваясь во времени мастерством сказителей, пред нами в зашифрованной форме предстает мир уникальных ценностей, мир взаимоотношений с реальным и мыслимым окружением заново обживаемой колыбели, оставленной в наследство далекими предками. Избегая категоричности, скажем еще больше: в традиционном фольклорном оформлении прекрасно прослеживаются завуалированные контуры родоплеменных контактов скифов и тавров!
Окунемся же в мир сказочных персонажей, где за гранью чудной фантазии попытаемся разглядеть нечто более глубокое, нежели просто захватывающую оригинальность сюжетных страстей.Ориентируясь на незримую связь поколений по временной оси, сказительная традиция умело обыгрывает записанную Геродотом древнюю легенду о происхождении скифов. Их первопредок Таргитай имел трех сыновей, которых звали Липоксай, Арпоксай и Колаксай. С именем последнего связан мотив таинственного предназначения сброшенных с неба золотых предметов, так оберегаемых скифскими царями, считавшими себя потомками счастливого обладателя дарованного небом предзнаменования.
Эта легенда, привнесенная скифами на землю Крыма, преобразуясь и обрастая местными подробностями, в сложных исторических перипетиях сказочного феномена, присутствующего, в том числе в рассматриваемой нами фольклорной вариации «Буюк Ламбат масалы», возбуждала некогда у представителей родового древа большой интерес к своим корням. Наверняка услышанное из уст сказителя мастерское изложение сюжета вызывало у каждого сопереживание происходящему, чувство кровной причастности и духовной связи с легендарным прошлым, которое воплощают действующие герои.
Просто и в то же время замысловато, словно усыпляя своеобразием языка крымского Востока, сказка незаметно вводит нас в оживающую повседневность воображаемого космоса. Где некий падишах (по нашей версии, надо полагать, царь скифов) на предсмертном одре объявляет трем сыновьям свое завещание: старшему достается буюк коше («большой угол»), среднему – кучюк коше («малый угол»), а младшему, Кучюк-огълану – то, что скрыто под порогом…Проводив умершего родителя в последний путь, убитые горем сыновья с тяжелыми мыслями принимаются за исполнение его воли. Но озадаченные отсутствием чего-либо под этими углами, старшие братья затеяли с Кучюк-огъланом спор о принадлежности найденного им под завещанным ему порогом золота.
В момент накала страстей появляется старец, который, вникнув в суть происходящего, растолковывает смысл завещания и этим примиряет разгорячившихся братьев. После этого старший становится падишахом, средний – визирем, а Кучюк-огълан отправляется в путь-дорогу, где в первом же испытании лишается золота и с мольбами о помощи возвращается к братьям, но они гонят его прочь. Кучюк-огълану ничего не остается, кроме как уйти восвояси.
Прежде чем отправиться вслед за нашим героем, попытаемся разобраться с тем, что за всем этим кроется.В данной части сказочной ткани вырисовывается знакомая модель родового коллектива, где через систему взаимоотношений персонажей и языка символов затрагиваются острейшие вопросы бытия наших далеких пращуров в момент выделения из их (скифского) сообщества потомков Колаксая, которым предстояло освоение крымского пространства.
Ведя героя по пути познания мира, фольклорная традиция довольно-таки оригинально вводит Кучюк-огълана в неведомые ему доселе зоны воображаемого Космоса.– Кете, кете, алты ай, бир кузь юре. Айланып бакъса, не корьсин – ине бою ёл кеткен… В одной из этих «зон» он берется за распределение туши жертвенного животного между тремя людьми, которые в течение сорока лет ожидали этой трапезы. Первому Кучюк-огълан определяет кости, нарекая его Демир Арсланом («железный лев»), второму – внутренности, нарекая Царем птиц. Третьему – мякоть, назвав его Муравьиным царем. В знак благодарности они одаривают героя способностью перевоплощаться. В другой «зоне» Кучюк-огълану суждено вмешаться в тяжбу трех братьев из-за оставшихся от отца трех необыкновенных предметов: куля, кисе, къылыч. Отправив братьев за пущенной им за седьмое небо стрелой, герой с прихваченными приобретениями, превратившись в птицу, улетает к месту дальнейших событий.
Попытаемся внести некоторую ясность в скрывающуюся за сюжетом суть.На наш взгляд, за происходящим кроется некая традиционная символика. Непосредственное участие Кучюк-огълана в распределении туши и сама трапеза наводят на мысль о каком-то древнейшем ритуале, в котором усматривается глубинная связь с мировоззренческими представлениями о первой принесенной жертве – жертве некоего Начала из расчлененной плоти, из которого творился Мир. В этом акте первотворения просматриваются представления о трехслойности крымской мифической модели возникновения мира.
Развивая наше суждение, добавим, что таким образом одновременно воспроизводится обмен ценностями между потомками и первопредком, олицетворяемым в делении на доли жертвенной туши, как некий потенциал, от умелого распределения которого зависит появление нового, с необыкновенными качествами устроителя жизненного благополучия всего родового сообщества.Далее мотивом становления демиурга будущих свершений фольклорная традиция завершает шествие по зонам космоса, где пущенная героем за седьмое небо стрела оповещает Великого первопредка об осознании своего наследуемого предназначения. Его символизирует уже знакомое нам золото. Атрибуты будущего демиурга выражаются приобретенными героем качествами, свойственными божеству-землеустроителю, и наконец «небесным мечом» первотворения, которому поклонялись скифы.
А теперь вернемся к произведению, к месту тех событий, где Кучюк-огълан останавливается в деревне недалеко от города у одинокой пожилой женщины. На другой день, во время знакомства с городом, он поражается увиденному: на площади возвышалось жуткое семиэтажное здание из человеческих голов. Возвратившись в деревню, герой узнает от усыновившей его женщины, каким образом выросло такое сооружение. Оно, как выяснилось, складывалось из отрубленных голов сватавшихся парней, не сумевших выполнить единственное условие, чтобы стать мужем дочери здешнего падишаха. Суть условия – перевалить чашу больших весов своим золотом.
Кучюк-огълан, решив покончить с этим трагическим порядком, проникает в жуткий замок, где, одержав верх над дочерью падишаха, принуждает ее выдать секрет весов. Он заключался в том, что в наполняемой золотом чаше весов был вставлен скрытый от постороннего взгляда ненасытный человеческий глаз. Только замазав этот глаз горстью земли, можно было достичь желаемого.
Выполнив на радость горожан условие падишаха, Кучюк-огълан женится. За этот поступок на падишаха, выдавшего за Кучюк-огълана свою дочь, обиженные соседи идут войной. Наш герой, естественно, топит все их войска в крови. Возвращаясь с поля брани с намерением очиститься от этой крови, он опускается в колодец, где попадает в руки Кокче-обур. Дочь падишаха, спасая мужа, сама попадает в колодец. Кучюк-огълан, обернувшись птицей, летит в обитель Кокче-обур, расположенную на Баба-дагъе, чтобы через ее пленниц выведать секрет бессмертия этого существа. Сначала, чтобы отмахнуться от своих пленниц, Кокче-обур говорит, что ее бессмертие скрыто в венике. Когда выясняется, что это неправда, пленницы вновь приступают к уговорам: «Если ты покинешь этот мир, что мы будем делать». Кокче-обур отвечает им: «Эй, вы, глупые! Я в этот мир вбита, как Демир къазыкъ («железный кол»). Я бессмертна». В конце концов, пленницы добиваются своего. Секрет бессмертия оказывается скрытым в трех воробьях, находящихся в ларце. Ларец можно добыть, только убив Дракона, живущего на яйле. Кучюк-огълан, прежде чем сразиться с драконом, нанимается чабаном. Хозяин отары предупреждает, чтобы он не гонял овец в сторону Аждерха орюшю («пастбища дракона»). Естественно, Кучюк-огълан преднамеренно гонит овец к запретному пастбищу, где овцы стали быстро поправляться. Бросив вызов дракону, Кучюк-огълан побеждает его в поединке, после чего созывает жителей близлежащих деревень, которым объявляет, что Аждерха орюш свободна и там безбоязненно можно пасти свой скот.
После этого крымскую яйлу вместо Аждерха орюшю стали называть Чобан орюшю («пастбище чабана»).
А Кучюк-огълан тем временем птицей летит на Баба-дагъ, где расправляется с Кокче-обур и освобождает жену и других пленниц.Изложив вкратце основные моменты героики Кучюк-огълана, выскажем свои соображения о скрываемых за этими захватывающими событиями реалиях.
На наш взгляд, весомую поддержку развиваемой нами мысли как нельзя лучше выражают те переплетения мировоззренческих представлений о былом, которые народная память могла запечатлеть не иначе как в подобной фольклорной вариации. Итак, за мотивом героики Кучюк-огълана в новом пространстве нами усматривается эпоха сближения и эволюции духовного мира скифов и тавров в период их родоплеменного объединения. В части мировоззренческих представлений тавров центральное место по данному сюжету занимает культ таврической богини Девы, отмеченный в свое время Геродотом, а также другими древними авторами.Воплощая в образе дочери падишаха Великую богиню плодородия и связанные с ней жестокие формы культа, народная мудрость, быть может, таким образом, говорит в назидание далеким потомкам о великом предназначении женской плоти, дарующей жизнь во имя продолжения рода.
Во имя чего так рьяно клали свою жизнь на жертвенную плаху далекие пращуры?Наличие в сюжете такого персонажа, как Кокче-обур – демонического антипода Великой богини плодородия – указывает на дуалистичность мировоззрения таврского общества.Более того, на наш взгляд, здесь прослеживаются отголоски далеких геологических катаклизмов. Ведь неслучайно местом обитания Кокче-обур выбрана гора Баба-дагъ, как утверждается, вбитая в этот мир, как Демир къазыкъ. Тем самым указывается на то время, когда некое начало вбивало горы-клинья в трясущуюся в акте первотворения Землю, после чего пришло ее успокоение.
Яйлинская гряда крымских гор, символизируя бессмертие демонического существа, на наш взгляд, одновременно вызывала у пращуров ассоциацию с Млечным Путем и, по всей видимости, называлась Аждерха орюши.
Героика Кучюк-огълана символизирует наступление новой эпохи – смены господства богини-матери на господство бога-отца, осознания роли отца в продолжении рода, главенства мужчины в жизни рода. Об этой смене говорит и новое название Млечного Пути – Чобан орюшю, по аналогии со сменой названия крымской яйлы.
Отголоски былого в культе богини плодородия нашли свое место в крымскотатарской свадебной обрядности, когда на третий день после свадьбы девушки – подруги невесты – приносят в новый дом наряженный веник – спиртки.
